На другой день, часов в десять утра, мы взяли коляску и поехали в Бебленгейм. Здание пансиона занимает большое пространство, перед пансионом были цветники, а позади виднелся большой сад, за ним прекрасный парк. Нас подвезли к крыльцу того корпуса, в котором помещалась директриса, или, лучше сказать, основательница этого заведения. Теперь не могу припомнить ее имени; очевидно, что это была особенно развитая женщина, понявшая так широко задачу женского воспитания. Нас провели в маленькую приемную; там Герцен вынул свою визитную карточку и попросил горничную передать ее директрисе и сказать ей, что, если возможно, мы желали бы осмотреть пансион.
Директриса не заставила нас долго ждать. Это была худощавая брюнетка, средних лет, небольшого роста, приветливая, живая. В ней виден был тот тип предприимчивых француженок, которые, раз задавшись какой-нибудь целью, неуклонно идут к ней и достигают ее. Эта госпожа NN была с нами очень любезна. Она тотчас спросила Герцена:
«Вы тот г-н Герцен, который долго жил в Англии, известный эмигрант?»
— Да, я эмигрант и жил лет двенадцать, в Лондоне,— отвечал Герцен.
— О, так позвольте мне послать поскорее за господином Jean Mace, он будет так рад, так счастлив, как я! Какой необыкновенный случай!
И тотчас горничная была отправлена за Jean Mace. Последний вскоре явился сам. Он был небольшого роста,. с русыми волосами. Физиономия его ничего не выражала особенного; часто я уже испытывала это странное чувство разочарования или недовольства при виде человека, о котором много слышала,— так было и на этот раз. Я уверена, что Герцен никогда не производил этого впечатления ни на кого; напротив, всегда было заметно, что новый посетитель был очарован, потрясен, что все ожидаемое им тонуло в том ярком свете, который разливал Герцен на все окружающее. Масе был в восторге от появления Герцена в Бебленгейме. Он не мог сдержать себя, и восторг этот выразился так ярко, что Герцену было неловко слушать его.
— Нет,— сказал Jean Масе директрисе, на которую он имел, несомненно, большое влияние,— уж вы простите меня, а заниматься сегодня с девицами я не могу; ну, я просто не в состоянии, все мои способности поглощены нашим дорогим посетителем: ведь вы знаете, m-r Herzen не только принадлежит России, он принадлежит Европе, всему мыслящему миру —это звезда! Боже мой, да какое счастье, что вам вздумалось заглянуть в Бебленгейм! Вот сюрприз! — Вы меня амнистировали? — обратился он опять к директрисе с улыбкой, полной уверенности.
Директриса была согласна с ним во всем, он это знал и обращался с ней, как со старым другом.
— Я разделяю ваш восторг,—отвечала она с улыбкой,— и сама не хочу потерять ни минуты из этого знаменательного дня. Так как m-r Jean Масе преподает девицам не один предмет, то это будет для них праздник, и они будут вспоминать, по какому необыкновенному случаю почти не занимались сегодня.
— Ну, отлично,— сказал Jean Масе,— так уж потрудитесь им это объявить, да не забудьте, что наши милые гости на целый день с нами. Да, m-r Herzen,— обратился он к Александру Ивановичу с приветливой улыбкой,— наша глубокоуважаемая директриса покажет вам пансион во всех подробностях, но с одним условием, чтобы вы были наши на целый день, до позднего вечера. Мы вас не отпустим —согласны?
Герцен отвечал, что после такого радушного приема он не имеет ни права, ни желания отказать, и остался охотно с нами, и как этот день быстро промелькнул!
