В Петербурге отец мой заметил, что Л. А. Перовский, в то время министр внутренних дел, хороший его знакомый и вместе с тем его начальник, как-то раздражителен и холоден с ним. Между прочими знакомыми отец был у приятеля деда моего, графа П. Д. Киселева, который имел репутацию очень либерального человека. Граф любил моего отца и принял его, как всегда, очень любезно; большею частью они беседовали по-французски. Вдруг граф говорит отцу:
— А, мой милый Тучков, не знаю уже,— красными или белыми чернилами записано ваше имя в черной книге, но что оно записано в ней, это факт.
— Почему это? — спросил отец.
— Это верно,—продолжал граф,—но я не знаю, как вам это объяснить; одним словом, от вас за версту пахнет баррикадами. Да, друг мой, не следовало оставаться в Париже во время июньских дней.
— Да ведь невозможно все предвидеть,— возражал отец,— когда началось восстание в предместье св. Антония, было уже поздно оставлять Париж. Счастье еще, что нас не расстреляли как русских агентов. У нас у всех были обыски на дому, и если бы у нас нашли русское золото, то наше положение было бы весьма плохо, потому что в газетах беспрестанно писали о русских агентах, которые будто бы с помощью русского золота подстрекали рабочих к восстанию; счастливая случайность спасла нас. За час до прихода полиции Герцен взял все наше золото, чтобы обменять его у Ротшильда, и оставил его у своей матери. жившей в другой улице и у которой не было обыска.
— Ах, как все это странно, погибель с обеих сторон!— вскричал Киселев.
— О, здесь я еще не погиб (франц.). — возразил горячо мой отец,— все ограничилось тем, что у меня взяли мою статью о революции 1848 года, которую мне очень жаль.
— Спросите Перовского, как на вас смотрят,— сказал граф,— он должен знать.
Отец виделся с Перовским, но последний был непроницаем.
Свободное копирование
