Мама ушла вскоре, вслед за Юрой. Дети не должны умирать раньше родителей, это противоестественно. Мама, хранительница семейного очага, жила четверть века памятью об отце. Бывала у нас на Севере. Летала в реактивном самолёте. Я фотографировал её у Царь-колокола: Никита открыл Кремль для посетителей. Уход Юры поставил точку. Я продолжал бывать в Кременце каждый год: такие обещания не нарушаются. При последней встрече мама предложила увезти на Север семейные реликвии — икону с лампадой, военные регалии отца, их свадебную фотографию: бравый офицер весь в орденах и молоденькая гимназисточка в скромной фате. Мама рассказывала, фату из занавески кроила. На обороте фото — дата: октябрь 1917 года. Да...
Мама сказала:
— Знаешь, Ромуха, я ведь не верю, что там что-то есть. Всё — здесь. Жаль, не будет вас, не будет птичьих голосов в саду по утрам...
Под маминой подушкой нашли свёрточек, аккуратно перевязанный тесёмкой: мои письма-треугольники с фронта. Жирный штамп: «Проверено военной цензурой». Чёрной тушью вымараны отдельные слова и целые фразы... Маму отпевал священник, того требовали обычаи. Присутствовавшие на панихиде бдительно наблюдали, перекрещусь ли, поцелую ли крест в руке священника. Перекрестился, поцеловал: мне-то что, беспартийному. Юре было бы сложнее...Маме исполнилось восемьдесят два. Папе и Юре было по пятидесяти девяти, жить бы да жить.
Свободное копирование
