30 мая.
Положение под Харьковом: тут происходят события, которые привлекают мое внимание уже в течение двух недель; с этого участка фронта поступило довольно много сообщений, причем раньше они начинались словами «на восток от Харькова», потом «в районе Харькова» и наконец «под Харьковом». По-моему, Харьков был в советских руках. Но сейчас, после начала немецкого наступления, дела там, по-видимому, ухудшились, окружены крупные советские части. Сообщения начинаются словами «на юг от Харькова». Положение тут хуже, чем в других местах.
Средний участок фронта: отсюда приходят сообщения о стольких-то занятых местностях, но их названия не сообщают и вот, на мой взгляд, почему: они не могут сообщать названия, которые уже публиковались во время прошлогоднего наступления. Станет ясно, что они были сильно отброшены на запад. И вообще, почти всю зиму этот участок фронта старательно обходят молчанием.
Ленинград: тут начинается участок успехов. Месяца два назад еще поступали сообщения об отраженных попытках прорыва. Потом — только об обстреле Ленинграда из тяжелых орудий и о бомбардировках. Но вот уже месяц о Ленинграде — ни слова. Это утешает.
И последний участок, который раньше назывался «под Мурманском», а теперь называется «Лапландия». То, что я увидел на карте, несказанно меня обрадовало. Лапландией называется вся северная часть Финляндии, она простирается и в северной Швеции. А в Советский Союз входит только последняя буква «Я». Результат рассуждений: на северном участке фронта бои идут на вражеской территории. Общее заключение: 23 мая войска двинулись в наступление по всему фронту, но кончилось оно только местным успехом под Харьковом. На всем остальном протяжении фронта (минимум, 2000 км) оно потерпело фиаско.
Добавлю, что все написанное — результат моих наблюдений, которые не совсем беспристрастны. Я кое-что хотел приукрасить, кое-что — замолчать, но в общем дела не плохи. Хотя наступление еще не окончилось, и ближайшее будущее может принести много неожиданностей, которые разобьют все мои заключения.
Почему-то ожидали, что опять загрохочет, придёт в движение весь многотысячекилометровый фронт, как тогда, прошлым летом. Мы не могли знать, что Гитлер уже не в состоянии бросить свои силы вперёд по всему фронту: «громовые речи» фюрера создавали другую картину. Поэтому, когда зазвучало имя многострадального Харькова, это представилось вначале местным успехом вермахта, чуть ли не провалом их генерального наступления. А между тем, в Харьковском сражении стала вновь брать верх сила врага. Лавина прорывалась и набирала скорость — к Дону, к Волге, к Кавказу. Правда, на этот раз — лишь на южном фланге огромного фронта. Но легче от этого не было: ведь отсутствовал прошлогодний фактор внезапности, удара ждали. Так неужели всё же не подготовились, не выстоят?!
Сознание нового поражения, уже после несомненных побед, одержанных в зимние месяцы, было тем более горько, способствовало возникновению чувства безысходности.
Пессимизму автора дневника в этот период противостоит оптимизм отца. Он знал немцев. Провёл в окопах всю Первую мировую. (На дубовом шкафу в библиотеке многие годы красовался парадный германский офицерский шлем с золотым орлом и «пикой» наверху — пикельгаубэ, отцовский трофей. В первые дни оккупации его пришлось — от греха — утопить в выгребной яме. Чего там только не накопилось за нескучный двадцатый век, в той выгребной яме...) Отец был убеждён: немцы зарвались, у них нет надёжного тыла, под угрозой коммуникации, и поражение их неизбежно.
