Когда я немного осмотрелся в Петербурге, попадая в самый развал зимнего сезона -- перед Масленицей, я нашел все тот же чиновничий и вивёрский город, но охваченный тогда "акционерной лихорадкой", прокучивающий дворянские "выкупные свидетельства", очень поостывший -- сверху -- насчет либеральных идей, с явными признаками того, что "великим реформам" стали давать эадний ход.
И вот в этом самом городе, где я как писатель испытал уже столько горечи, потерял состояние и нажил огромный для меня долг, я должен был теперь заново устраивать себе положение.
Другой бы на моем месте попробовал иного поприща. Мне давно уже советовали идти в адвокаты. Я имел все права, и очень может быть, что, владея свободно речью и освежив свое юридическое образование, я мог бы выделиться из массы присяжных поверенных и зарабатывать гораздо больше, чем могли мне дать литература и журнализм. Но закоренелая преданность писательскому делу брала решительно верх, и я не сделал никакой попытки искания другой карьеры ни в Петербурге, ни в Москве. К этому времени как раз я был даже идейно весьма отрицательно настроен против профессии адвокатов и вскоре выступил даже на эту тему в газетном фельетоне. У меня было, однако ж, три места, где я мог рассчитывать иметь более или менее прочную работу -- две самых крупных тогда газеты и один лучший журнал. Во время моих переездов по Германии и Франции, "вокруг да около" войны, я писал исключительно в "Санкт-Петербургские ведомости". Сотрудничество в "Голосе" я приостановил еще летом, до войны. В Вене, на пути в Россию, я получил депешу из "Голоса", где стояло, что работа ждет меня в газете -- живая работа, как выразился сын Краевского, составлявший телеграмму.
Меня удивило даже, как они там знали, что я именно в Вене и еду в Петербург. Потом я узнал, что это шло от Некрасова. Он рассказал мне, когда мы с ним познакомились, что он, видаясь с Краевским по делам "Отечественных записок", посоветовал ему пригласить меня в воскресные фельетонисты на смену тогдашнего его сотрудника Панютина, писавшего под псевдонимом "Нила Адмирари". Краевский на это пошел, и работа, которая меня "ждала" в "Голосе", и была именно такая.
Предложение было бы подходящее, но я считал своим долгом сначала повидаться с Коршем и спросить его, желает ли он моего сотрудничества?
Так я и сделал. Корш предложил мне писать по четвергам фельетоны, особого же содержания не назначил, а только построчную плату. Это было менее выгодно, чем быть воскресным фельетонистом "Голоса", но я остался верен "Санкт-Петербургским ведомостям" и должен был отклонить предложение Краевского.
От этого я вдвойне пострадал. Краевский так обиделся, что до самой смерти своей приказывал обо мне ничего не говорить, что мне сообщил покойный В.В.Чуйко, писавший там рецензии. А у Корша я продержался не больше двух-трех месяцев, и меня отблагодарили за мою верную службу газете увольнением, как чиновники говорят, "по третьему пункту".
Свободное копирование
