На сценах "Porte St. Martin" и "Ambigu" нам удалось захватить еще игру ветеранов романтической эпохи, таких актеров, как знаменитый когда-то Мелэнг и "великий" (так его называют и до сих пор) Фредерик Леметр, или просто "Фредерик" -- как французы говорят всегда "Сара", а не "Сара Бернар".
Мелэнг (Melingue) оставался долгие годы героем пьес "плаща и шпаги" -- драм из истории Франции, особенно эпохи Возрождения и XVII века. Главным поставщиком таких спектаклей был Дюма-отец. И вот, в одной из его прославленных драм "La Tour de Nesle" ("Нельская башня") мне еще привелось видеть Мелэнга, тогда уже старого, в роли героя. Для меня, тогда так любившего театр и его историю, такие спектакли являлись чистым кладом. В них вы воочию видели и чувствовали целую эпоху: дух репертуара, манеру исполнения, дикцию, костюмировку, декоративную "mise en scene" -- все.
Фредерика Леметра мне привелось видеть несколько позднее. Он уже сошел со сцены за старостью, но решился для последнего прощания с публикой исполнить ряд своих "коронных" ролей. И я его видел в "Тридцать лет, или Жизнь игрока" -- мелодраме, где у нас Каратыгин и Мочалов восхищали и трогали наших отцов.
Было немного жутко смотреть на него в первом акте; в конце он еще потрясал, хотя и говорил со старческим шамканьем. Но вы опять-таки воспринимали уже исчезнувший пошиб игры и понимали, чем "Фредерик" трогал и поражал залу 40-х годов. В нем тогда, быть может впервые, явился настоящий реалист мелодрамы. Вам становились понятны восторженные оценки всех лучших знатоков театра той эпохи. Но он остался и старцем с этой основой реалистического трагизма. Для его прощаний с публикой написана была и новая драма, где он, и по пьесе старик, пораженный ударом судьбы, сходит мгновенно с ума и начинает, в припадке безумия, танцевать по комнате со стулом в руках.
Другой обломок той же романтической полосы театра, но в более литературном репертуаре, Лаферрьер, еще поражал своей изумительной моложавостью, явившись для прощальных своих спектаклей в роли дюмасовского "Антони", молодого героя, которую он создал за тридцать лет перед тем. Напомню, что этот Лаферрьер играл у нас на Михайловском театре в николаевское время.
С годами, конечно, парижские театры драмы приелись, но я и теперь иногда люблю попасть на утренний спектакль в "Ambigu", когда удешевленные цены делают театральную залу еще более демократичной. А тогда, в зиму 1865--1866 года, эта публика была гораздо характернее. Теперь и она стала более чинной и мещански чопорной.
Тогдашний партер, и ложи, и галереи в антрактах гудели от разговоров, смеха и возгласов. Продавцы сластей и газет выкрикивали свой товар. В воздухе носились струи запаха апельсин. Гарсоны театральных кафе, пронизывая общий гул, выкрикивали: "Оршад, лимонад, пиво!" Тогда соседи непременно заговаривали с вами первые; а теперь -- никогда. Да и отделка зал, дорогие, сравнительно с прежними, цены -- все это сделало и "Бульвар преступлений" совсем другим. Тогда сверху то и дело слетали негодующие возгласы зрителей, возмущенных преступностью и коварством главного злодея: "Каналья! Убийца! Негодяй!" А когда, в заключительной сцене, невинность пьесы спасалась от ков этого злодея и герой произносил: "Спасена! Благодарю тебя, господь!" -- весь театр плакал чуть не навзрыд.
Свободное копирование
