29.10.80.
Вторник сегодня. И опять начинать. Дни становятся настолько мимолётными, что позавчерашние мысли свежи и остры, как промелькнувшие час назад. Полчаса.
К тридцати. Трудное, жёсткое, страшное число. Уже оправдываться нечем... И всё же сегодня снова попробую начать. Сколько выдержу этой ежедневности…
Сегодня впервые упал снег. Алька кричал и рвался его копать, кашляющий Алька. Но снег упал под вечер, не было белизны утра, но и ушла осень.
Осень была – вчера. Под шесть часов, когда положено стемнеть, по двору, уже голому и пустому от только что прошедшего дождя, разлилась коричневая теплота, на закате была жёлтая полоса света. И в этом тёплом ветре, было столько осени, столько сильного и глубокого ощущения мудрости, обтекающей тебя, пушкинской, ностальгической. Ностальгия по размышлениям.
С годами куда-то пропадает эта страсть осмысления.
Книги? Уже нет. Почему-то квартира нужна, какая-то обстановка, какое-то страстное хотение одежды, посуды… В магазинах вижу вещи, ранее не привлекавшие внимания. Вижу с точки зрения комфорта. Нужен комфорт. Почему? Страшный симптом тридцатилетия. Заполнить пустоту стремления. Не любви или дела, как между двадцатью и тридцатью. А вещей, комфорта.
И параллельно другая, всё время терзающая мысль. Раньше её не было. О бессмысленности существования. Вероятно, раньше была подготовка, сегодня же уже процесс существования. Обесценивание ценностей. Слава Богу, осталась ещё возможность придать всему смысл, описывая. Пока ещё осталась.
Это о сегодняшнем внутреннем мире. Теперь о внешнем.
В старом доходном доме на Пушкинской в большой квартире редакция отраслевой газеты «Водный транспорт». Комната с окном, начальником и Леной. Начальник – племянник жены Чехова. Толстый, большой, в ладно сидящих брюках, модной сорочке, пятидесятишестилетний с любовницей 20 лет.
-------*------
…Сын возит ногами по постели, сбивая одеяло: «Я делаю рыбке море»…
-------*------
…Со странной, не слишком сладкой судьбой: от ананасов в шампанском в доме отца в Собиновскм переулке до небольшого театрика самодеятельного в заводском доме культуры. Средне пишет, но покойно и крепко живёт: бегает по магазинам в поисках модных ботинок, несколько раз переписывает свою пьесу для своего театра, пьёт в 12 чай с бутербродами и чуть помятым помидором, принесённым из дома, не вступает в партию, едет с тощей и некрасивой 20-летней девочкой в Прибалтику на пустынный пляж.…
Но чувствую я себя при нём спокойно и довольно высоко. Нетрудно пишется. Странные заказные материалы про клуб, два приморских тёплых города – Жданов и Новороссийск. Командировки. Вишни, рассказ гречанки- директрисы клуба про три своих любови и про дочь Риту и коньяк армянский с варениками с вишнями. Море на один день, горячность чуть тронутого солнцем тела.
…И Новороссийск, цветная плитка тротуаров, теплынь в конце октября, сухой виноград большими гроздьями по 50 копеек. И залпом со страстью поглощаемое общение с грустным шутом, тоже директором клуба из хороших массовиков, у которых в конце фразы обязательно хохма серьёзным тоном. И не вяжется с ним серьёзность задач. И странна ему высокая культура, недосягаема. А стремится.
Это так сказать общая фактура. Она-то и даётся труднее всего.
Теперь день.
Новый «День поэзии» - 80. Б.Ахмадулина. Мысль о том, что к осени на земле становится больше Пушкина. Не влаги или листьев, не темени, а Пушкина. Пушкинское ощущение и воспроизведение этого момента года – длящиеся, переходящие из года в год. То есть богатство смысла любой его строки равно бессмертию её потому, что даже не знаемое нами ещё было уже пережито им тогда. Он осенью всегда в уме и природе. Он сотворяет осень по своему духу и желанию.
«Как Пушкину нынче луна удалась!
На славу мутна и огромна,
к морозу, должно быть!»
И ещё рассказ А.Александрова – сценариста в «Лит. России». «День и вечер поздней осенью». С его музыкой фразы, музыкой медленной жизни, скупостью лиц, деталей, покоем осени и просветлением в её тёмных ночах в ожидании снега.
Об этом думалось. И быт. Кашляет сын. Температурит. Сад дал две месячные болезни. Как-то сразу сорвалось то ощущение матери: а вдруг так правильно он взращён, что здоров, не будет болеть в саду. Усилия - прахом. Значит, не верными они были, эти усилия. А хочется, самолюбиво, чтобы и читать научился рано, и здоров и силён был, и босиком зимой на балкон бегал. Нет, увы, не вышло. Те самые надежды, как молва и мудрость людская уверены, рушатся.
Об одежде. Относительный покой, который пришёл с работой в «В.Т.», почему-то открыл «модный» голод. Нужны джинсы вельветовые в мелкий рубчик. Страстно нужны. Юбка большая из пальтового материала, клёш….
И ещё что подвигло снова начать эти записи – приехал И. Всё время, пожалуй, уже перетёрло даже слабую связь на уровне любви – невысказуемую потребность внутреннего общения друг с другом и счастья от него. Потом неловкость, потому что нить осталась, но тронуть ее было боязно, так как разлука уже началась. А теперь – не страшно. Мёртво. Потому – лёгкие общие слова – чужих, общие мысли, общие известные всем суждения, незаметные, тонкие комплименты. Всё как горох, пересыпающийся слева направо в запаянном сосуде. Слева направо. Справа налево.
По телефону разговор с Р. Новый зам. редактора реорганизует отделы. Гибнет ещё одна газета – большая и пока хорошая. В ней тоже была надежда. Читать еженедельно – для ума. Печататься всё чаще – для самоуспокоения, душевного и умственного комфорта. Теперь, наверное, не будет.
Что ещё помню от дня? …
Мёрзли руки. Первый раз после лета этого года. Начальник изругал вдрызг материал из Новороссийска, где не было сил ругать человека, с которым час общения был праздником….
А вечером был мультик « Радуга». Тонкий, ненавязчивый, графичный.
Сын, сыграв на металлофоне столовой ложкой, попросил: «Подари мне цветы».
Свободное копирование
