Он был строг, почти жесток к артистам. Требовал почтительности и чинопочитания. Я помню, как Павел Исаевич Вейнберг, известный рассказчик, однажды сидел за кулисами и, видя А. А., стремглав бегущего куда-то в уборную, щелкнул вслед ему языком. На этот раз Потехин не был глух. Он остановился, круто повернулся и, подойдя к сидящим, — а сидели Вейнберг, Сазонов и Свободин, — спросил:
— Господа, кто это щелкнул?
Вейнберг не счел возможным отрекаться, и сказал:
— Это я, Алексей Антипович! Потехин сделал радостное лицо:
— Ах, как вы славно щелкаете, — вас надо применить к делу, матушка! Он обратился к помощнику режиссера:
— Николай Максимыч, кто у вас в последней картине "Ревизора" щелкает языком? Лелюков или Коробкин? Пожалуйста, запишите эту роль за Павлом Исаевичем: пусть пощелкает. И, пожалуйста, бессменно.
Так два года и щелкал Вейнберг, при этом сознаваясь:
— Ядовито, но умно! Запрягли в бессловесную роль.
Таких "анекдотов" — о закрепощении артистов на многие годы на бессловесные роли — найдется немало. Публичные выговоры и публичные извинения перед всей труппой было дело обычное. "Кровь лилась рекою", как выразился как-то Варламов при воспоминании об этом периоде.
Но артисты не чувствовали одного, что Потехин все же поднял в общем "литературность" сцены. Сам костромич, знаток языка, он свято оберегал его на сцене. И потом, когда на смену ему, после упразднения должности управляющего, явился Медведев — провинциальный деятель старого закала, — сцена вдруг шагнула на тридцать лет назад.
Свободное копирование
