Нас уже на квартиру не отпускают. Как я и прежде писала, что мы везде на особливых квартирах стояли, так не поместились в одном доме.
Мы стояли у мужика на дворе, а спальня наша была сарай, где сена кладут.
Поставили у всех дверей часовых, примкнувши штыки. Боже мой, какой это страх, я от роду ничего подобного этому не видала и слыхала!
Велели наши командиры кареты закладывать; видно, что хотят нас вести, да не знаем — куда.
Я так ослабела от страху, что на ногах не могу стоять. Войдите в мое состояние, каково мне тогда было. Только меня и подбодряло, что он со мною, и все, видя меня в таковом состоянии, уверяют, что с ним неразлучна буду.
Я бы хотела самого офицера спросить, да он со мною не говорит, кажется неприступной. Придет ко мне в горницу, где я сижу, поглядит на меня, плечами пожмет, вздохнет и прочь пойдет, а я спросить его не осмелюсь.
Вот уже к вечеру велит нам в кареты садится и ехать. Я уже опомнилась и стала просить, чтоб меня отпустили на квартиру собраться; офицер дозволил. Как я пошла — и два солдата за мною.
Я не помню, как меня мой муж довел до сарая того, где мы стояли; хотела я с ним поговорить и сведать, что с нами делается, и солдат тут, ни пяди от нас не отстает. Подумайте, какое жалостное состояние!
