На следующий день, часов в 11 утра меня вызвали на допрос. Солдат повёл меня по каким-то лестницам и закоулкам и, наконец, привёл в обширную комнату. В разных концах и за разными столами её сидело двое. Один из них был следователем. Это был человек лет 34 с тёмными волосами, худыми чертами лица, в чёрном кителе, по всей вероятности, русский. По первым его словам, я понял, что он был слабой интеллигентности; думаю, что его образование ограничивалось городским училищем. Другой, более молодой и развитой на вид, сидел за своим столом и, казалось, был погружён в работу, что не мешало ему, как выяснилось потом, внимательно следить за моим допросом. Следователь указал мне на стул против него и начал допрос.
Я должен здесь сказать, что к этому допросу я долго готовился. Более того, я представил себе заранее, какие вопросы мне могут задать и, как мог бы я на них ответить. Мне вспоминалось «Преступление и наказание», допросы Раскольникова, как их вёл Порфирий Петрович. Я как шахматист обдумал возможные шаги противника и нужные, убедительные ответы на них. Особенно потому, что в моём случае были слабые, опасные и неубедительные места. Например, на данном мне во Льгове «товарищем Каном» пропуске стояла дата 10 сентября, а я был арестован в Снагости близ Коренева 15 сентября. Спрашивается, что я делал эти пять дней? Сказать, что вернулся из Коренева в Дмитриев, проделав свыше ста вёрст расстояния, туда и назад — было совершенно не убедительно, да и непонятно как связано это с моей командировкой. Скрыть все эти передвижения я тоже не мог — а вдруг следователь, выслушав все мои объяснения, да ещё историю о «соли», посмотрит на дату моего пропуска и, как Порфирий Петрович Раскольникова «огорошит» меня вопросом: « Ну, и что же Вы делали, пять дней? А почему Вы умолчали о Ваших передвижениях? » Может самому, забегая вперёд рассказать «историю»? Но это может запутать дело совсем. Направление, которое мною было выбрано и моё передвижение, не было для следователя, который хотел меня обвинить в шпионаже, загадкой. Я двигался к фронту. Единственный ответ: за солью! Но он был неудовлетворительным.
Я мучился, стараясь придумать, как бы избежать это опасное место. Но сейчас, когда начался настоящий допрос, я скоро убедился, что моему следователю далеко до «Порфирия Петровича»! В сущности, вся первая половина допроса свелась к тому, что я должен был подробно рассказать о моей поездке, где я был, что делал. Иногда меня следователь пытался поймать на слове или смутить, но как-то примитивно. Так, когда я рассказывал, что проезжал через Вологду и получил там разрешение на проезд в Москву от Штаба армии, следователь сказал: «Шестая армия вовсе не на Северном фронте». Я стал спорить, но тут вмешался другой человек, сидевший сзади меня, за другим столом: «Он прав, штаб Шестой армии действительно в Вологде». Мой следователь был посрамлён, но далее он попытался поймать меня на вопросе о плотниках. «Расскажите, как бы Вы начали нанимать плотников? Ну, с чего бы начали?» Этот вопрос меня поставил в затруднительное положение. Надо сказать, по правде, я понятия не имел как это делается. Но, тем не менее, уверенно сказал: «Да пошёл бы в местный совет, навёл бы у них справки о плотниках. А потом мне помог бы мой спутник по командировке, он лучше знает техническую сторону». На моё счастье следователь тоже не имел никакого понятия, как нанимают плотников, и не был в состоянии углубляться в детали.
Наконец, дошло до самого опасного момента в моём рассказе. Я глухо и без указания дат сказал: «Из Льгова я поехал в Коренево…» Я опасался, что следователь посмотрит на дату моего пропуска и скажет: «А что Вы делали, пять дней? Где были?» Но, по милости Божией, ему и в голову не пришло это, а я, конечно, не стал сам рассказывать о моём двукратном путешествии Дмитриев-Льгов-Коренево, потом село Селино и Снагость. Всё же я был вынужден упомянуть о «путешествии за солью». Но по всему было видно, что хоть моя злополучная карта и находилась у него под руками, на столе, следователь был не в состоянии определить расстояние между Селино и Коренево. Меду тем расстояние между этими пунктами было в сто вёрст. Ну, а поэтому мои рассказы с отклонениями показались ему незначительными.
Для малоинтеллигентных людей, карта — массивный аргумент, который может привести, как к положительному результату расследования, так и к отрицательному! Эта карта вызывала у него вопросы. Я, конечно, упирал, что она советского издания, с новой орфографией, что я купил её перед путешествием в Дмитриеве, а если бы у меня были другие цели («вражеские, шпионские») я запасся бы заранее другой картой. Было ли это всё убедительно? Скорее звучало наивно. Но странное дело, следователя мои объяснения удовлетворили.
Потом ему попала в руки записка моего спутника, где он просит крестьянина одного села близ Коренева помочь мне в устройстве дел. Следователь долго рассматривал эти каракули и заметил: «Да, кто это пишет? Вроде совсем не интеллигентный человек». Он даже не поинтересовался, где находится это село. И на этом он успокоился совершенно.
После этого началась вторая часть допроса: социальное происхождение. Ответы мои я обдумал заранее. «Чем занимался Ваш отец?» — «Он был служащим Морозовской мануфактуры в Орехово-Зуево», — ответил я. (В этом была частичная правда. Мой отец действительно после революции был одним из директоров нашей бывшей, семейной мануфактуры) «Кем? Директором?» — усмехнувшись, спросил следователь. (Как, неужели он, поймал меня? Удивительно, как он попал в самую точку!) «Нет, счетоводом»,- отвечаю я. «Он жив?» — «Нет, скончался», — ответил я. Это была неправда, но я решил так ответить, чтобы не было дальнейших вопросов. «Чем Вы сами занимаетесь? » — «Учился в университете». Следователь как-то смягчился и, снова ухмыльнувшись, сказал: «Ну, я вижу, дело простое. Вас послали в командировку, Вы оставили Вашему спутнику делать всю работу, а сами поехали покупать себе соль!» «Ну, это не совсем так», ответил я, но не стал особенно спорить. Допрос кончился. Следователь начал составлять протокол. Долго сидел над ним, наконец, прочитал и дал мне в руки текст. Он был составлен куда более грамотно, чем в Снагосткой милиции, но и здесь не обошлось без грамматических ошибок. Текст этого протокола был, по сути, пересказ всего, что я рассказывал. Кратко и неясно в подробностях. Ничего о злосчастной поездке за солью, ни вопрос о социальном положении. Скорее всё выходило мне на пользу и, как бы правда была на моей стороне. «Согласны подписать?» — спросил следователь. «Согласен»,- ответил без колебаний я и подписал. «Но я чём же меня обвиняют?» — спросил я. Следователь посмотрел на меня, ухмыльнулся и многозначительно произнёс: «В подозрении». «Так, что же будет со мною дальше?» — «Это уж не мне решать, а как посмотрит коллегия следователей». Он встал, позвал солдата и, меня вернули, длинными коридорами в зал заключения. Я находился в смешанных чувствах. Могло бы быть гораздо хуже. Они меня ни в чём определённом не обвиняют. Но не может быть, чтобы они мне поверили на словах. Конечно, с их стороны это уловка и появиться какой-нибудь советский «Порфирий Петрович» и скажет: «А почему Вы умолчали о том и том?»
Свободное копирование
