27 ноября. С 27 октября я проработал, не спавши, ровно 12 ночей подряд напролет. За это время спал лишь один раз, днем 10 1/2 ч. и один раз, под утро, работая, заснул нечаянно на 40 м. Работал я акварели для азбуки, затем большой портрет т. Сталина и два значка к октябрьским торжествам. За Сталина и значки получил 260 р. Эта работа для Октябрьской ж.д. — украшение автомобиля. Более двух третей рисунков азбуки мне вернули для переработки, и сейчас я снова над ними работаю. Пока я получил за эти рисунки 90 р. задатка.
Вчера, 26-го, пришел Терентьев. Он сказал, что был в горкоме. К нему подошел Вихров и сказал: «Ты с Филоновым работаешь?» — «Да!» — «Расскажи, что это за человек, как он живет?» Терентьев сказал, что мог. Вихров заметил: «Правильно! Я наводил о нем справки, спросил многих. У меня его членская книжка. Я ее задержал при обмене. Теперь ему надо дать новую. Она готова — я сам хотел ее снести. Но теперь хочу, чтобы ты пошел со мной к Филонову, он, говорят, бедно живет. Надо будет ему помочь: яблоков, что ли, снести. Можно будет направить его в дом отдыха». Терентьев ответил, что странно будет тащить Филонову яблоки. Бывший тут же скульптор Гаспарьян сказал: «Филонову надо будет снести холста и красок». Вихров сказал Терентьеву: «Завтра приходи в горком часам к 7—8 и пойдем к Филонову». Говоря мне об этом, Терентьев спросил: «Удобно ли, по-вашему, будет, коли я явлюсь к вам с Вихровым?» Я сказал, что он должен это сделать. К тому же он услышит много интересного. Я прочел ему из дневника, что было у нас с Вихровым 27 мая, когда я менял членскую книжку.
Сегодня, 27-го, вечером пришел Вихров, с ним Гаспарьян и Терентьев. Вихров дал мне полное объяснение отказа в обмене книжки: он человек новый в искусстве, меня не знал. Он навел справки и уже давно послал мне письмо, — предлагая явиться за книжкой. «Но вы не пришли». Я сказал, что письмо не получал, и если бы Вихров не пришел сегодня уладить это дело, «я продолжал бы считать себя выкинутым из Союза и не сделал бы ни одного шага, чтобы хлопотать о книжке». Он предложил мне ехать в дом отдыха недели на две. Предлагал помощь из горкома и материал для работы. От всего я отказался. Но я тут же вспомнил о жене и сказал: «Если вы можете дать место в доме отдыха моей жене — я буду благодарен вам!» Он сказал, что это можно устроить. Гаспарьян упорно предлагал мне помощь продуктами и делал много попыток убедить принять ее, говоря: «Неужели же вы заставите товарищей, которые придут к вам и принесут все это, уносить все это обратно?» — «Да, заставлю, а коли не согласятся, привезу принесенное ими к ним же на квартиру». Гаспарьян сказал: «Филонову надо помочь так, чтобы он не знал об этом предварительно!» Я показал им, объясняя мой отказ от их помощи, полученные мною предложения и ходатайства о пенсии. Терентьев, поясняя мою позицию на изо-фронте и мою идеологию, сказал, что ненависть ко мне переходит на тех, кто со мною работает. Так было не раз и с ним: несколько раз он делал куда-либо, кончая «Красн[ой] газ[етой]» работу; она считалась хорошей, даже лучшей, но когда узнавали, что он работает с Филоновым, в дальнейшей работе ему отказывали, а уже сделанную — иногда не брали. Уходя, Вихров еще раз объяснил свое отношение ко мне, говоря, что лично ко мне, конечно, зла не имел. После их ухода жена, присутствовавшая при нашем разговоре, сказала, что приход Вихрова есть первый результат ее поездки в Москву. Я сказал, что вряд ли это так: Вихров и сам мог понять, что поступил со мною неправильно. Может быть (и наверное так), что на его расспросы обо мне он получил такого сорта ответы, что они определили его решение исправить свое отношение ко мне.
Жена вернулась из Москвы 8 ноября. Она жила у Новикова-Прибоя, у его жены Маруси. Первые попытки повидаться с каким-либо изо-завом были безуспешны. Жена довольно легко добралась до Н.К.Крупской. Войдя к ней, жена подошла и поцеловала ее в лоб, затем сказала, что приехала в Москву организовать выставку работ Филонова; сбор с нее целиком пойдет на испанскую революцию. Крупская тут же созвонилась с кем-то и сказала, что моя жена будет принята Керженцовым.
На другой день секретарша Крупской назначила жене по телефону день и час встречи с Керженцовым. Керженцов сказал моей жене, что мои работы непонятные, сам он их не видал. Он обещал, что, когда будет в Ленинграде, зайдет к Филонову и поглядит его работы. Видала жена в Москве Боярского, Идельсона, Замощина (кажется, правильно пишу фамилию), была во Всекохудожнике; результат не стоит ни одной копейки из тех кровных, чистых денег, которые дочка, экономя каждый грош на своей пище, израсходовала на путешествие по этим «святым местам», по этим «святым людям» «святого фронта Изо». С восторгом рассказывая, как хорошо приняла ее Крупская, как охотно, предупредительно и быстро она помогла ей добиться свидания с Керженцовым, жена, видавшая многие виды, рассказывала мне, как богато одет любой деятель Изо, с кем она видалась, какие на них, начиная с Керженцова, дорогие, из лучшего материала костюмы и как сквозь всю эту европейскую внешность проглядывает внутренняя пустота этих людей.
Свободное копирование
