14 [сентября]. Сегодня дал постановку Турдасову.
15 сент[ября]. Жена с такою искренностью верит, что, если бы я разрешил ей ехать в Москву хлопотать, чтобы сделали выставку моих работ, ей удастся добиться согласия московских изо-дворян, с таким восторгом мечтает, что весь сбор с выставки пойдет на испанскую революцию, так рвется помочь, чем может, испанским товарищам, что мы с нею решили — она едет в Москву. Невозможно описать, как она хочет что-либо сделать для Испании и какова сила ее ненависти к фашистам. Каждый раз, когда из газет или по радио мы с нею узнаем о ходе гражданской войны, она говорит, что надо делать мою выставку, надо всеми силами добиваться, чтобы она состоялась, и весь сбор до последней копейки отдать испанским борцам. Мысли наши об этом одинаковы, но я думаю, что родимая дочка даром потратит свои кровные гроши на поездку в Москву, — московские изо-душегубы скорее будут помогать генералу Франко, с кем они, по-моему, одного фашистского поля ягоды, чем согласятся на мою выставку. Но в маленьком слабом тельце моей жены живет неукротимая воля и вера, и она рвется в Москву. Она как бы видит изорванных бомбами в куски женщин и детей испанских бойцов и самих этих бойцов, которые упорно не хотят стать фашистскими рабами и бьются за свою волю и за все угнетенные народы всего мира. В Москве жена остановится у Маруси, жены Новикова-Прибоя, своей старинной подруги.
Велик энтузиазм моей жены и велико, трогательно велико и чисто ее желание помочь, чем она может, испанским рабочим, но московские бюрократы Изо немножко иначе думают о моей выставке.
