14 июля. Неожиданно пришел Жибинов. Т.к. я дорожу им как сильным человеком и не знал, что с ним стало в отношении к нашей школе с тех пор, как я послал ему письмо, — изменил он нашему делу или в нем крепнет, — я был рад его видеть.
Он из Москвы. Туда его вызвали из Иркутска на повышение квалификации как изо-преподавателя, наряду с другими изо-преподавателями. Около месяца московские изо-книгочеты квалифицировали изо-учителей. Учителя прослушали ряд докладов по искусству. Основа их — социалистический реализм и борьба с формализмом. Среди других выступал и Керженцев.
В Иркутске Жибинов известен как мой товарищ и поэтому взят на прицел. В иркутской газете недавно, за время статей Москвы о формализме, появилась статья местного критика — он обработал Жибинова и «позорит» его «филоновщиной». Помимо оценки Жибинова по существу, статья имеет в виду вещи Жибинова маслом: «Красная Армия», «Стахановец», писанный по заданию наспех, за четыре дня и четыре ночи, и, кажется, картину «Волки и лошади». До оценки этих вещей статьею они имели положительную оценку от местных художников; с появлением статьи мнение художников изменилось. Жибинов написал протест, т.к. статья касается его личности и репутации. Но, с отъездом в Москву, не знает, помещен или нет его протест. Картина «Волки и лошади» появилась на свет по следующей причине. Жибинов был в командировке по окрестным улусам. Под вечер, осенью, ехал верхом из улуса в улус. Внезапно лошадь насторожилась, стала беспокоиться и, усиливая ход, перешла на бешеный карьер. Жибинов, оглянувшись, увидел, что, с разных сторон выбегая на дорогу, за ним гонятся волки. От ужаса он не считал их и понесся, пригнувшись на гриву, положившись на инстинкт своей лошади. Это была костлявая старая малорослая лошадка, и она поразила его своей скачкой. Погоня длилась километра два-три; доскакав до середины соседнего улуса, Жибинов спрыгнул с седла и бросился в юрту, откуда вышли навстречу ему хозяева.
Его обогрели, подкормили, и у огонька за едою и чаем якуты рассказывали ему, как силачи-жеребцы, вожаки конских косяков, при нападении волков, когда лошади, защищаясь, стоят кругом головами внутрь и отбиваются задними ногами, бегают кругом этого каре и сражаются с волками в одиночку.
Такой-то момент битвы, когда жеребец действует и зубами, и ногами, изобразил Жибинов. Мчавшая его лошадь бывала в таких боях. Он говорит про себя: «Я был в ужасе» — и добавляет, что лошадь действовала как бы с определенною точностью расчета.
В Москве Жибинов останавливался у Милюкова. Тот не отрекся от нас, как можно было предполагать. Мои советы Милюков принял в расчет, от производства не отошел. Он стал стахановцем. Работает по Изо в нашем плане. На предприятии, где им как художником сильно интересуются, он был назначен как ученик Изо к художнику Кравченко, но, после 2—3 встреч, решил обойтись без его поучений. Он шлет мне поклон и говорил Жибинову, что, когда в Ленинграде после провала на экзаменах в Академию он приходил ко мне в горе, я его укрепил и правильно разъяснил ему, что «провал» не горе для него, а счастье.
Затем Жибинов сказал: «Строев наконец понял, в чем дело! Он недавно видел ваши вещи в Русском музее и говорит: »Да! Это вот — искусство! Это — работа!""
Я сказал: «Интересно, что вы о нем заговорили!» Я лично с ним столкнулся так: несколько лет назад в горкоме на выставке картин ко мне подошла хорошая женщина — она как-то была председателем на моем докладе — и сказала: «Поздравляю вас с работами вашего ученика». Это были вещи Строева «Свинья с поросятами» и «Голова возчика и морда лошади». Я осмотрел эти вещи. Они были в нашем плане, но дикие и непроработанные. Были лишь внешние признаки нашей «сделанности», и я ответил своей собеседнице: «Это не наша школа! Я с этим человеком не работал. Его не знаю и фамилию его слышу первый раз. Может быть, он когда-нибудь получил от меня постановку — но эти вещи делались без моего вмешательства. Он — не наш!» Потом моя жена на выставке в Русском музее была удивлена, что работы Строева в нашем плане (это были «Мичуринские яблоки» и еще что-то), об этих работах в чьей-то статейке было сказано, что в них Филонов есть и немцы старые есть. До сих пор не знаю, в какой мере Строев на нас держит курс и есть ли у него какая-либо связь с нами, хотя бы теченская.
Жибинов сказал, что Строев — его товарищ еще с Иркутска. С тех еще времен они имели дискуссии о нашей школе. С приездом Строева в Ленинград его споры с Жибиновым о нашем деле стали еще яростнее. Не принимая идеологических предпосылок нашей школы, Строев «под моим яростным напором — вы ведь знаете, во мне есть инородческая сибирская кровь, — говорил Жибинов, — и коли я за что возьмусь, так не скоро отступлюсь, начал »делать" свои картины, расстался со старым «этюдным» письмом. За этот приезд я снова говорил с ним о вас — он теперь уже не порет прежней чепухи. Но к вам идти еще не решается. Я его сегодня звал с собою. Он не пошел: стесняется".
Жибинов был у меня и 16 июля. Мы так заговорились 16-го, что я думаю — он еле-еле попадет на поезд. Статью в иркутской газете, где упомянут Жибинов, писал некто Ротенберг. Он будто бы получил образование «искусствоведа» в Киеве. Вторая статья, где упомянут Жибинов, написана Серебровским из Владивостока, это — художник, пользующийся там влиянием. Т.к. Жибинов — из младшего комсостава Красной Армии, его вызывали по начальству для объяснений после статьи Ротенберга о его работах.
Свободное копирование
