Меня поймали, арестовали,
Велели паспорт показать
«Я не кадетский, я не советский,
Я петушиный комиссар»
Песенка эпохи гражданской войны
Утром наш поезд прибыл во Льгов. Имеются три Льгова: Льгов 1, Льгов 2 и Льгов 3. Вылезать нужно в третьем, именно отсюда идёт железная дорога на Коренево-Киев, здесь же главный вокзал. В первую мою поездку я так и сделал, а сейчас ошибся и вылез преждевременно во Льгове 1. Выяснилось, что до третьего Льгова мне придётся добираться 3 версты и никакого поезда туда не идёт. Приходилось только идти пешком и я подумал, как хорошо, что со мной нет моих вещей. Итак, я пошёл по дороге, проходящей недалеко от железнодорожного полотна, но тут возникло неожиданное препятствие. Впереди была небольшая канава, и дорога переходила через неё по небольшому мостику. Я подошёл к нему и думал его перейти, но меня остановил стоящий у моста часовой красноармеец, высокий блондин с русским лицом. « Пароль» — скомандовал он мне. Я стал объяснять, что по ошибке вылез слишком рано, что мне нужен Льгов 3, что я командирован и т. д. «Пароль!» — опять приказал часовой, и так как я ничего не отвечал, он заявил: «Не могу пустить. Приказ», — и перестал со мной разговаривать. Что было делать? Немного подумав, я отошёл влево саженей на пятьдесят и на виду у часового перепрыгнул через канаву. Я боялся, что часовой меня остановит, но он не обратил на меня никакого внимания. Это был совершенно безразличный ко всему мобилизованный в красную армию парень, исполняющий приказы, но не желающий что-либо делать. Красноармеец-большевик так бы не поступил.
Я зашагал дальше и скоро достиг вокзала Льгова 3. По долетающих до меня обрывков фраз красноармейцев и железнодорожников я сообразил, что на фронте произошла важная перемена. Белые наступают! (10) Напряжённость и тревога чувствовалась в воздухе. Однако поезд на Коренево отходил, как обычно. Я сел в него, не зайдя, конечно, к «товарищу Кану», у которого четыре дня тому назад брал разрешение. Мне не хотелось снова попадаться ему на глаза, а в случае чего я покажу контролю свой старый пропуск. Опять влез в открытую теплушку поезда. Народу было немного: обычные деревенские бабы. Из пассажиров выделялись молодой красноармеец и более пожилой толстый военный, типа прежнего унтер-офицера. В настоящее время он был если не чекист, то во всяком случае имеющий отношение к тому или иному виду «красной жандармерии», а может и к органам безопасности, как сейчас говорят. Тронулись около одиннадцати часов дня. Погода прояснилась, и опять был солнечный, и даже жаркий осенний день. Около часа дня, мы уже были не далеко от Коренева, как вдруг слева, к югу от железной дороги, послышать глухие раскаты артиллерийской стрельбы. Стреляли в верстах десяти-пятнадцати от нас, и канонада не прекращалась довольно долго. Эти звуки, которые я слышал впервые, наполнили моё сердце глубокой радостью, окрылили надеждой: фронт близко, белые наступают, избавление близко! Но одновременно было и тревожно и страшновато. На красноармейца и на красного «унтера» стрельба произвела сильнейшее впечатление, они оба как-то съёжились, на лицах отразилась тревога. Между собой, они стали быстро и горячо обсуждать происходящее, говорили: «Вот белые опять наступают, всё не угомонятся, а у нас всё плохо организовано, да всюду измены», или как «унтер» выразился — «продажа». Надо сказать, что он особенно подозрительно и враждебно смотрел в мою сторону.
Через час мы приехали в Коренево. Стрельба к тому времени прекратилась. Станция Коренево была забита товарными составами, стоящими на запасных путях. Вот, уже готовятся к эвакуации, подумал я. На самой станции было довольно много красноармейцев. У меня сразу возник план действий: никуда не идти, никакой фронт не переходить, а ждать здесь, в Кореново, прихода белых. По всей вероятности, они придут сюда через два-три дня, а ночевать можно будет в пустых теплушках, их на путях было множество. В случае контроля, я мог показать документы, но самому нигде не заявляться, хоть это было и против установленных правил в прифронтовой полосе. Самая большая проблема — как питаться? Ну да ничего, если не сумею найти еду, поголодаю несколько дней. Во всём этом было много риска, могут арестовать как подозрительного и неизвестно что делающего в Кореневе, но пока это был меньший риск, чем переход фронта (11).
От нечего делать и чтобы не мозолить глаза своим присутствием, выхожу походить в местечко, потом возвращаюсь на станцию, пью из имеющейся у меня кружки кипяток из куба. Он ещё не закипел, и меня предупреждают: «Не пей, заболеешь!» Но я не обращаю на это внимания и не заболеваю. Кто-то даёт мне кусок хлеба, но в общем на меня никто не обращает особенного внимания.
Часам к четырём дня опять перемена обстановки: вновь южнее Коренева слышна канонада и даже как будто ближе, чем утром. Впечатление, что стреляют из тяжёлых орудий. На станции у красных «товарищей» тревога. Среди них группа человек 30-50 так называемых «красных кубанцев». О них в моём рассказе будет много сказано впереди, сейчас ограничусь только тем, что отмечу, что эта была отборная конная часть Красной армии, единственная по- настоящему сражавшаяся и на которой, как говорили, держался фронт. Собственно говоря, настоящих кубанцев в этой Красной Кубанской бригаде было немного, большинство было из Харьковской и Полтавской губерний. Это были настоящие разбойники, от зверств и насилий которых страдало и стонало всё население. Среди них, несомненно, было большое число преступных элементов. Они резко отличались от обычных мобилизованных красноармейцев, часто добродушных, деревенских парней и совсем не большевиков (12). Но об этом в дальнейшем. А пока «кубанцы» собрались в кучку на перроне станции, возбуждённо обсуждали положение, а я старался прислушиваться к их разговорам. Конечно, они сопровождались грубейшей кощунственной матерной руганью. «Из тяжёлых орудий стреляют! Это пострашнее Господа Бога гремит». С разгорячёнными и вместе с тем тревожными лицами говорили они друг другу, вернее кричали: «Говорят, белые в Севастополе двенадцатидюймовые орудия с военных судов поснимали и отправили на фронт… А наши то всё бегут, не могут их остановить. Кругом всюду продажа». «Да, — говорит другой, — белые сражаются здорово, ничего не скажешь. Только их мало. Если бы наши сражались так как они, мы бы их давно разбили». Мне было приятно слышать такие разговоры. (13)
С наступлением темноты стрельба прекратилась. «Кубанцы» тоже куда-то исчезли. Я вошёл в здание станции и сел в бывшем буфетном зале на одну из скамеек. Скоро зал наполнился новоприбывшими, человек около ста пятидесяти. Это были только что мобилизованные Красными окрестные жители, в большинстве крестьяне. Одеты были в свою одежду, в руках узелки с вещами. Все они явились по призыву и их отправляли куда-то дальше. Один из них подсел ко мне и стал рассказывать, что в германскую войну он был призван и служил в поезде-бане. У него есть о том документы, которые он мне хотел показать и просил помочь устроиться и теперь в поезде-бане, так как хорошо знает это дело. Наверное, он меня принял за большевицкого начальника. Я сказал ему, что ничем не могу помочь, а про себя подумал, «что сидел бы ты дома, чего ты явился на большевицкую мобилизацию, а теперь будет тебе здесь такая баня, что не возрадуешься». А вообще, мне было горько, что столько простого народа откликнулось на мобилизацию в Красную армию и какие все они смирные и покорные. Чтобы избежать дальнейших разговоров, я вышел из здания станции и пошёл искать в уже наступившей темноте место для ночлега в одной из теплушек. Нужно было отыскать место подальше от станции, в глубине запасных путей. Я нашёл, без особого труда подходящую теплушку в одном из многочисленных товарных составов, взобрался в неё, закрыл за собою дверь и лёг спать на солому. Было жарко, я снял с себя гимнастёрку и крепко заснул до утра.
