25 октября. Вчера дочка, приехав из Детского, где живет временно в Доме ветер[анов] револ[юции], была сильно потрясена, узнав от Пети о смерти любимого ею Купцова. Она схватилась за голову. Сегодня утром я решил съездить на квартиру Купцова, т.к. ни я, ни она не хотели верить известию о его смерти. На двери комнаты Купцова висел замок. Я постучал тут же по коридору в комнату, где раньше жила жена Купцова — Раиса Вал[ериановна]. Мне открыл пожилой человек, на мой вопрос о Купцове ответил: Купцов повесился. Дворник свез его в больницу. Последнее время он часто являлся домой в нетрезвом виде и вел себя в это время шумно. Трезвый он не помнил, что творил, будучи хмельным. «Месяца полтора назад я из своего окна (окно выходит на Исаакиевскую площадь и на Неву) видел, как Купцов, стоявший на панели, вдруг снял брюки, скинул пиджак и бросился под проходивший автобус. Шофер мгновенно свернул в сторону, не задев Купцова. Сбежались прохожие. Купцов буянил. Его отправили в вытрезвиловку. Его отец — алкоголик, брат и сестра — тоже. Я пошел в 7 ч. 30 м. на работу, а вслед за этим обнаружилось, что он повесился».
Поблагодарив его, я разыскал дворника. Тот сказал мне, что утром к нему прибежал Иванов и сказал, что Купцов повесился. Дворник сам вынимал его из петли. Позвали милицию и «скорую помощь». Купцов был еще теплый. Его свезли в Александровскую больницу на Фонтанке. Дворник отвечал мне видимо неохотно и торопливо.
В Александровской больнице, куда я шел, думая, [что] может быть, Купцов все же остался жив, что его удалось спасти, что, может, я встречу его, как всегда, веселого, со сверкающими глазами, — мне сказали, что труп Купцова в покойницкой, что в больницу его привезли уже мертвым.
Было лишь около 11 ч. 20 м., в покойницкую еще не пускали, хотя кучка мужчин и женщин уже ждала у дверей.
По моей настойчивой просьбе прозектор, уверявший, что сейчас идет вскрытие трупов, что никого нельзя впустить в покойницкую, все же вскоре разрешил мне войти.
Он приподнял простыни с двух трупов — третий был труп Купцова. Он лежал головою к окну. Безбровые, как казалось, и без ресниц его чудные глаза были слабо прикрыты веками. Тело — истощенное, слабое, плечи угловатые. От шеи вниз по животу — шов от вскрытия. Голова, я невольно удивился, была деформирована, асимметрична: верхняя часть черепа — лоб, виски, темя, вся черепная крышка — как бы сдвинулись на 1/2 вершка вправо. Прозектор взял обеими руками голову Купцова и вправил ее на прежнее место. «Это от вскрытия», — сказал он. «Это был замечательный художник, — сказал я. — Один из лучших в Советском Союзе и в Европе. Разрешите я его поцелую». Я взял Купцова за виски и три раза поцеловал в лоб. «Не надо, — сказал прозектор. — Голова грязная — было вскрытие». Я вытер губы рукавом. (Еще когда я ждал прозектора, я решил, что поцелую Купцова за себя, за его жену и за мою дочку, — и поцеловал его, как он несколько раз за нашу дружбу в порыве восторга от наших разговоров по искусству или при встрече целовал меня в лоб, а однажды поцеловал и мою дочку. Жаль теперь, что я не поцеловал его могучую, искусную правую руку живописца, как он несколько раз, не стесняясь чьим бы то ни было присутствием, целовал мою руку.) «Все кончено с Купцовым!» — сказал я жене, когда из покойницкой вернулся домой. Она вскрикнула, бросилась мне на шею и заплакала.
Когда я днем провожал ее на вокзал, зашел к Хапаеву. Меня встретили его мать и сестра. Как и моя жена, его мать схватилась за голову, когда я сказал им о смерти Купцова. Ни они, ни Хапаев, ушедший на работу, не знали об этом.
Вечером ко мне пришел Хапаев, а вслед за ним Миша.
Хапаев сказал, что 22 октября он и Купцов были в Доме художника на докладе Игоря Грабаря по искусству. Но вскоре, бойкотируя докладчика, они спустились в бильярдную Дома художника почти рядом с помещением, где шел доклад, и до конца собрания играли на бильярде. Купцов пил пиво, но умеренно. По окончании доклада они вышли вместе около 1 ч. 30 м. ночи. Прощаясь, Купцов сказал свое мнение о докладчике: «Приехал хам из Москвы — читать доклады». Хапаев ответил: «А наши идиоты смотрят ему в рот». И они разошлись. Утром Хапаев забежал к Купцову — дверь его комнаты была на замке. (Зачеркнуто: Он уже был вынут) Вечером он зашел к Купцову еще раз — дверь была на замке. Еще раз или два он заходил к нему 24-го с теми же результатами. 25-го, т.е. сегодня, он снова пошел к Купцову и у его дома встретил Романовского. На вопрос Хапаева о Купцове тот отвечал уклончиво: «А ты разве сам не знаешь?» Тут же стоял дворник, и Хапаев спросил его: «Дядя Вася! Что с Купцовым?» — и получил прямой ответ.
Говоря о Купцове, Хапаев плакал, опустив голову на стол. Миша узнал о смерти Купцова сегодня в горкоме из объявления: «Скоропостижно скончался». Тут же несколько художников говорили о Купцове. Один из них, Скалон, человек лет 60—61, сказал: «Это Филонов довел его до смерти! Это настоящий труп — и вокруг себя сеет заразу». Миша ответил: «Я работаю с Филоновым с 1927 г. и не собираюсь умирать». «Воображаю, что стало бы со мной, если бы я пошел учиться к Филонову!» — сказал Скалон. «Он с такими, как вы, и с вами работать не будет. Вы сами труп, а он с трупами дела не имеет! — сказал Миша и добавил: — Как вам не стыдно позорить Филонова? Неужели вы согласны с хулиганским каталогом Исакова к выставке Филонова?» — «Какой каталог? Никакого каталога о Филонове не читал!» — сказал Скалон. «Ну а выставку Филонова в Русском музее тоже не видали?» — «Не видал! А разве была выставка Филонова в Русском музее?» — «Раз вы этого не знаете, мне с вами не о чем говорить», — сказал Миша.
Стоявший рядом художник спросил Мишу: «Как бы познакомиться с Филоновым? Не знаете, примет он меня?» Миша сказал, что не берется отвечать на это за Филонова.
Затем мы втроем решили послать телеграмму о смерти и похоронах Купцова его жене в Вологду. Похороны делает горком. Миша слышал и видел в горкоме и в Союзе, как спорили администранты Изо: хоронить ли Купцова с музыкой или без музыки.
Затем пришли обе мои сестры и, спустя полчаса, т. Глебов-Путиловский. Они знали, хотя очень немного, Купцова, и то лишь по его выступлениям, но очень симпатизировали ему.
Они принесли с собою четырехугольный сверток в газетной бумаге, сказав, что это мои книги, но уходя, сестры сказали, чтобы я развернул сверток: «А то он может испортиться. Мы знали, что смерть Купцова на тебя сильно подействует, тебе надо будет подкрепиться». Когда я утром развернул сверток, в нем оказался большой пирог с капустой, разрезанный на четыре части.
Свободное копирование
