11 [декабря]. Сегодня вечером были Хапаев и Купцов. Они пришли прямо из Академии, где сегодня было открытие двух выставок: выставка работ Рылова и выставка работ художников, получивших командировки, на которой Купцов выставил 6—7 своих вещей. По словам Купцова, за все время, что он провел на выставке, его окружали студенты Академии, и между ними были разговоры и споры. Они считают его работы самыми крепкими на выставке. На вопрос, работает ли Купцов со мною, он дал уклончивый ответ. К нему подошел Исаков, взял его под руку и таскал его по выставке. Рылов подошел к нему и поздравлял с успехом — он был сильно взволнован и горячо благодарил Купцова за работы. Тут же намечалась покупка вещей Купцова в числе работ других художников. Хапаев подтверждал слова Купцова и находил, что его вещи, действительно, крепче всех других и что Купцов имел полный успех.
За это время Петя принес из горкома печатный пригласительный билет на запись в кружок по изучению «наследия прошлого». В ряду имен других художников, чьи работы будут изучаться в этом кружке, есть и моя фамилия. Кружок ведет Острецов. О Купцове, т.е. о той выставке, где есть его вещи, появилась статья в «Вечерней красной», где подчеркивается, что вещи Купцова — лучшие на выставке. Автор статьи также подчеркивает, что в этих вещах чувствуется влияние Петрова-Водкина, Филонова и Анненкова. Конечно, никаким Петровым и Анненковым вещи Купцова не пахнут, но автор статьи, один из знакомцев И.Бродского, не утерпел, чтобы не ошельмовать Купцова одновременно с вынужденным признанием хороших сторон его работ.
На второй или третий день этой выставки я был у Купцова по его приглашению. Соседка Купцова, Раиса Валериановна Зарубаева, только что пришедшая с выставки, передавала, что, когда она смотрела его вещи, к ним подошла покупочная комиссия. Тут же было решено купить все работы Купцова.
За это же время я был у Миши по его приглашению. Я разобрал его автопортрет и дал постановку его жене Вале. Моя дочка ходила на доклад Новикова-Прибоя, своего старого приятеля. Он знакомил аудиторию с «Цусимой». На второй день она была у него в гостинице, где встретилась и с его сотоварищем по выступлению — московским литерат[урным] критиком. Когда разговор зашел о моих работах, Новиков, видавший часть их, когда, посещая дочку, он заходил ко мне в комнату, сказал, что он задумал новый роман. Героем его будет художник. Писать этого героя он будет соответственно тем впечатлениям, которые вынес, глядя на мои работы. Лично меня удивило, когда дочка, вернувшись, передала мне об этом разговоре, что Новикова интересуют мои вещи. Когда он был у дочки и видел «Пир королей», было видно, что картина производит на него тяжелое впечатление, хотя oн вообще не сказал мне ни слова о моих работах.
За это же время Миша, зайдя ко мне, чтобы взять у меня наш договор на «Калевалу» с «Академией» для представления его в нарсуд, где разбирается дело о пропаже его фронтисписа для «Калевалы», сказал мне, [что] числа 5—6-го, когда он сидел в столовой горкома, сидевшие против него художники горячо заспорили обо мне. Один из них, какой-то Кустов, сказал: «Я знаю Филонова — это продажная проститутка. Когда я учился у него, он ничего мне не дал. Это обманщик и сволочь!»
Миша, прерывая его, сказал, что знает всех учеников Филонова, но никогда не слыхал, что он, Кустов, действительно, работал с Филоновым. Миша назвал его лжецом и закончил свой выпад словами: «Ты — бандит». Кустов промолчал.
Этого Кустова я совершенно не помню. Может быть, что я и давал ему когда-либо постановку. С 1922—23 гг., давая постановку очень и очень многим, я обычно фамилий их не спрашивал. Очень многих зная в лицо, я до сих пор не знаю их фамилий. Были случаи, когда учащиеся давали мне ложную фамилию из боязни.
За это же время по приглашению Лукстыня я смотрел его картину «Уличный бой в Риге». Он кончил рисунок карандашом. Мне пришлось с 2 ч. до 8—9 выверять его и развивать. На лестницу дома, где живет Лукстынь, подкинула какая-то женщина ребенка, мальчика. Лукстынь взял его к себе и усыновил. Это мальчик 1 года и 4 месяцев — блондин с голубыми глазами.