10 декабря
Главное, что составляет социальный вес человека в нашем советском государстве, – это не диплом специалиста, а партийная книжка, «краснота», как её презрительно называют в народе. Будь ты хоть семи пядей во лбу, но если у тебя нет «красноты», ты не займёшь положенного тебе места в жизни.
Зачем тебе диплом, зачем тебе учёность, когда так всё просто делается: достаточно вступить в КПСС и – ни долгих лет ученья, ни твоих личных способностей, ни прилежания – блага такие, какие и не снятся учёному специалисту.
Лично у меня при трудоустройстве первым вопросом спрашивали: «Вы член партии?» А не какое у вас образование. Вот вам истинная цена «превосходства в образовании СССР над США».
Вот я и предпочитаю оставаться с дипломом специалиста-филолога выпуска 1953 года МГУ им. М.В.Ломоносова, но без «красноты» в кармане. Для человека мало-мальски мыслящего это твёрдое решение не нуждается в комментариях.
Отвлёченно говоря, студенческие годы – самая романтическая пора в жизни человека. Как бы ни складывалась жизнь, как бы ни давили мрачные силы зла, в ней всегда найдётся место для накапливания непреходящих ценностей. Мне есть что вспомнить о своих студенческих годах, в них было много хорошего, но плохое, привнесённое социальной жизнью, стало болезнью. Это были первые семена сомнения в справедливости существующего строя. Плохое начертало своей рукой на tabula rasa первые письмена неверия, скепсиса, нигилизма.
В стране проводилась очередная «очистительная» идеологическая кампания. Кажется, на этот раз громили «космополитов». Надо было как-то откликнуться на это событие и нам, студентам. Надо было во что бы то ни стало выявить космополитов в нашей среде. И если среди нас не было космополитов (убеждения-то ещё не успели сложиться), то надо было создать их. Срочно. И в достаточном количестве.
На одном из занятой по военной подготовке Петряков завёл со мной разговор о поэтах, которых я люблю. У меня тогда был единственный среди поэтов – Маяковский. Вскоре наш разговор захватил других. Стал всеобщим. Кто-то в пику Маяковскому начал восхвалять Есенина, я с жаром вступился за своего кумира, хотя поэму «Анна Снегина» ставил очень высоко. В общем-то каждый остался при своём мнении. Ну, казалось бы, и разговору на этом конец.
Но вот созывается очередное курсовое комсомольское собрание. В докладе, между прочим, говорится, что у нас на курсе есть нездоровые тенденции: некоторые студенты, в частности Старков, любят Есенина. Это был взрыв. Собрание потребовало крамольника Старкова на сцену – пусть отчитается в своих грехах. Можно понять всё мое... нет, не негодование, а скорее изумление, потрясение. Я жалко защищался... Кто-то вспомнил (Орестовой ее звали), что когда-то где-то я говорил кому-то, что слушаю передачи «Голоса Америки». Тогда всем стало ясно, что перед ними законченный космополит. Вон его из рядов комсомола.
Но нашелся среди членов факультетского бюро ВЛКСМ человек, который заступился за меня. Нельзя же, сказал он, на основании таких, мягко говоря, незначительных проступков так строго наказывать, достаточно будет поставить на вид.
Так прошёл разбор моего «персонального» дела, а обида осталась. Сначала это была именно обида на людей – моих сокурсников (усилилась работа «стукачей»), а со временем, как снежный ком, она разрослась до неприятия диктаторского строя. И это было так же неизбежно, как то, что снежок, пущенный с горы по волглому снегу, обязательно обрастаёт наслоениями.
Вспомнился анекдот, который уже «бородат»... Если он так «пошёл» по народу, значит, его сочинил сам народ – в нём общенародные думы. «Правды» нет, «Советская Россия» вся распродана, остался только «Труд», – отвечает киоскёр незадачливому покупателю.
