Со всеми невзгодами и неудобствами нашей жизни на первых порах примиряли полная новизна обстановки и ощущение внешней независимости, т.е. свободы от довлевших над нами в Европе законов, которые на каждом шагу ущемляли наши гражданские и человеческие права.
Правда, во всех отношениях, кроме этого, чисто психологического, наше положение было пока значительно хуже, чем у тех, даже безработных соотечественников, которые остались в Европе. И едва ли тут, в забытом Богом и затерянном в лесах Пегуа-Хосу, можно было его особенно улучшить. Но как я, так и многие другие уже понимали, что безнадежная колония „Надежда" это не конечная цель, а лишь первый и временный этап нашей жизни в Новом Свете. В силу данного Керманову обязательства и круговой поруки, здесь предстояло пробыть год, что было не так уж страшно. Пока этот год являлся областью настоящего, он частенько вызывал неудовольствия и даже проклятия. Но отойдя в прошлое, он превратился в яркую и интересную главу, вписанную судьбой в книгу жизни.
Отправляясь сюда и основывая свои представления о Парагвае на колонизационном вранье и на прочитанных в детстве романах Майн-Рида, мы ожидали найти тут гораздо больше экзотики и притом в самых красочных формах. В действительности ее оказалось не так уж много. Вернее, она была в мелочах, вроде описанных в предыдущей главе, скорее досадных, чем поэтических. Служить пищей комарам и пикам, обливаясь потом корчевать экзотические пни и дырявить свою кожу о кактусы было совсем не интересно, а ничего более яркого и романтического в нашей жизни пока не случалось. Многих это сильно разочаровало и мы утешались мыслями, что „крупная" экзотика, в ее майнридовских формах тут все таки есть и впереди еще будут интересные приключения.
Их ожидание иногда приводило к курьезам.
Был, например, такой случай: как-то после обеда я беззаботно спал у себя под навесом, когда почувствовал что кто-то нетерпеливо трясет меня за плечо. Приоткрыв глаза я увидел склонившееся надо мной радостно возбужденное лицо Флейешера. В руках у него была двухстволка.
— Вставай, Миша, скорее! — крикнул он, — На наше маниочное поле, то, что под самым лесом, напало стадо диких свиней. Слышишь, как ревут? Вот интересно! Бери ружье и бежим!
Вскочив с постели, я прислушался. Действительно, с опушки леса, в полукилометре от нас, совершенно явственно доносился неистовый свиной рев и многоголосое хрюканье. Никаких сомнений не оставалось. Правда, у меня мелькнула мысль, что на месте вожака этого стада, при воровском набеге, я бы такого гвалта не допустил. Но ведь он был не человеком, а всего лишь кабаном, свиньи тоже могли оказаться недисциплинированными. А может быть их было столько, что они ничего и никого не боялись.
Схватив ружья и на ходу их заряжая, мы с женой, вслед за Флейшером побежали по тропинке к лесу. Туда уже мчалось все население „Собачьй радости", с другой стороны, вооруженные до зубов, неслись полуголые „лавочники".
За первым же поворотом мы наткнулись на четырехлетнего Лаврика Миловидова, он бежал навстречу и громко ревел.
— Ты что, испугался, парень? — спросил я, приостанавливаясь.
— Нет! — заливаясь слезами поведал Лаврик.— Там я прятал свои апельсины, чтобы мама не знала, теперь их свиньи съедят!
На полдороге мы обогнали чету Папашиных. Он был вооружен двухстволкой, она, с сигнальной трубой в руках, семенила за ним. Немного впереди бежала тетя Женя, поблескивая стеклами пенснэ и воинственно размахивая мачете. Рядом с ней, сжимая в руках огромное ружье чуть ли не кремневого периода, обливаясь потом трусил Воробьянин и наставительно бормотал:
— Сумасшедшая! Чисто сумасшедшая! Иди сейчас же назад! Ну куда ты прешь с этим мачете против кабанов? Это тебе не крысы.
— Молчи, старый! — огрызалась тетя Женя.— Сам иди назад, если ты такой дурак! Все куда-то бегут с чакры, а я что, должна оставаться там одна и ждать пока меня кабаны растерзают?
