6 сентября.
Всем знакомо то чувство, которое испытываешь при отходе поезда. Все, что волновало, беспокоило, отходит назад, как бы остается на перроне вокзала, на душе сразу становится легче, веселей. Накануне я себя очень плохо чувствовала – так все надоело, так замучили мысли о своей гражданской неполноценности, так опротивели добрые советы и милые улыбки теток и мнимодрузей. Но только легла на верхнюю полку – облегченно вздохнула. Дома малейший шум не дает спать, а здесь грохочут колеса, плачут дети, вокруг смех и говор, а я сплю как убитая. Перед отъездом на меня нагоняли панику: смотри за вещами, не верь соседям, обманут, обкрадут. Первые полчаса я тревожно оглядывалась на соседей и на свои вещи. А потом махнула рукой – чему быть, того не миновать, и сразу стало легче.
Вчера ничего не ела, а сегодня жуткий аппетит, и я с тревогой посматриваю на свои запасы.
Соседи – грузины, едут в Баку. Мне с ними скучновато: они говорят по-своему, и для меня в их говоре не больше смысла, чем в грохоте колес вагона. Окно открыто, но в него вместо свежести летит пыль и дымно-знойное дыхание паровоза. Поезд мчится по скучноватой равнине с перелесками, селами, небольшими станциями.
Перед отъездом получила от Гриши письмо:
«Хотел с тобой поговорить, но из этого хотенья ничего не выйдет – мы разучились с тобой говорить. А это необходимо. Я тебе сказал, что не верю тебе. Но вернее было бы сказать, что я не знаю тебя. «Знать человека» – это уметь предугадать его действия и желания. А я этого не знаю. Знаю только, что мы зашли в тупик, из которого выйти можно только по тоненькой дощечке, перекинутой через пропасть. Перейдешь – пропасть и тупик останутся позади; оборвешься или дощечка подломится – знакомству нашему конец. Вчера я хотел тебе рассказать все, но что-то стоит между нами, и я не смог. О чем я думал? О верности к тебе. Это чувство до того старомодно, что хочется писать его через ять. Я не разговаривал ни с одной девушкой. Смешно? Пожалуй. И вот тогда-то я тебя и любил. А потом? Потом я решил, что ты разлюбила меня еще весной 38 года, а затем, когда временами, выражаясь химическим языком, у тебя освобождались почему-то валентности, был я. В эту гипотезу, которая скоро перешла в уверенность, укладывалось все.
Ты мне никогда всего о себе не говорила, и поэтому я догадывался, что твое увлечение братом Лены – кажется, Лева? – перешло в любовь. Я был, быть может, в роли той «Книги очищения», которая была у одного немецкого агента во Франции («Изгнание» Л. Фейхтвангера). На твоей орбите было около восьми электронов, поэтому ты не можешь никого долго любить. Там, в Баку, будут новые впечатления, новые хлопцы... Как видишь, теория эта не лестная для тебя.
И постепенно любовь моя спряталась где-то внутри меня, перешла в потенциальную форму.
Тогда, во-первых, я начал разговаривать с нашими девушками. Среди них есть много славных. Особенно мне понравились две – Нелли и Валя. Мы пошли в кино, и как будто случайно я сел с Нелли. Я же в институте устроил так, что попал с этими девушками в одну группу. Как видишь, от верности не осталось и следа. Но, увы, это даже не увлечение. Стоит тебе появиться на моем горизонте – и все летит к черту. Люблю ли я тебя? В квартире тишина. Тикает маятник часов и будто бы говорит: так было – так будет...»
Виновата я – я безобразно запутала наши отношения. Но и сама в себе до сих пор не могу разобраться...
Ох, эти грузины! Набились в наше купе со всего вагона, пьют пиво и поют песни. Меня зовут уже Ниночкой, расспросили, куда и зачем еду. И вопрос, который я в личной жизни встречала только в анкетах: какой я нации? Правда, мой облик вызывает сомнение...
Свободное копирование
