Концепсионский бомонд не оставлял нас своим вниманием. Дней через пять после нашего водворения в агрономическую школу, к ней подкатили несколько автомобилей, полных гостей. С ними прибыл и небольшой грузовичок; из него выскочили с полдюжины офицерских денщиков и слуг, которые начали выгружать многочисленные бутылки с вином и каньей, а также всевозможную снедь, в числе которой оказалась целая коровья туша и две-три бараньих.
Денщики с большой сноровкой порезали все это на длинные, плоские ломти, развели посреди двора громадный костер и принялись готовить традиционное южно-американское кушанье, так называемое „асадо", т.е. мясо, запеченное на железных решетках над медленно тлеющими углями. Блюдо это, когда оно приготовлено со знанием дела, чрезвычайно вкусно и подается обычно без всякой сервировки: каждый получает в руки по огромному куску сочного, ароматного мяса и ест его тут же, возле костра, при помощи острого ножа, который всегда носит на поясе каждый парагваец, точно также, как всякий предусмотрительный русский солдат носил за голенищем деревянную ложку.
Пир удался на славу, гости были милы и приветливы, расспрашивали о наших делах и планах, давали советы и наперебой предлагали свою помощь, если она в чем-нибудь понадобится. В нашей группе трое уже сносно говорили по-испански, кое-кто из гостей владел французским или немецким, переводил и генерал Беляев, так что объяснялись без особых затруднений и ни малейшей натянутости не было.
По распоряжению Керманова, день закончился импровизированным концертом нашего струнного оркестра и хора, которые были очень недурны и посетителей привели в полный восторг. В результате мы получили на ближайшее время приглашение — дать в городе два-три концерта в пользу раненых. Все они прошли с редким успехом, при переполненном зале и всякий раз после этого нас приветствовали великолепным ужином.
Надо сказать, что парагвайцы любят и ценят хорошую музыку и сами по себе являются народом очень музыкальным. Гитара здесь имеется почти у каждого бедняка и многие играют на ней превосходно. Мне доводилось слышать тут подлинных виртуозов, хотя некоторые из них дальше Концепсиона никогда не бывали и ни разу в жизни не надевали ботинок. Среди гуаранийских песен, обычно грустных и слегка заунывных, многие очень мелодичны и при хорошем исполнении очаровывают слушателя.
В мое время тут повсеместно были в обычае ночные серенады, проводившиеся по всем правилам испанской классики: около полуночи кавалер подходил к дому своей возлюбленной и под аккомпанемент гитары принимался распевать приличные случаю романсы; через некоторое время его дама сердца появлялась в окне или на балконе, благодарила, а иногда бросала ему цветы. Все это отнюдь не считалось нескромным и девушку, по местным понятиям, нисколько не компрометировало. Часто вздыхатель являлся не один, а в сопровождении нескольких друзей, с гитарами и с хорошими голосами, а иной раз даже нанимал профессиональных певцов и музыкантов. В Асунсионе я не раз наслаждался подобными серенадами, а однажды мне довелось прослушать целый ночной концерт, устроенный под окнами нашей соседки, видимо, каким-то богатым поклонником, ибо ангажированный им оркестр приехал на четырех автомобилях.
Кроме первого, массового визита, к нам в школу часто наведывались отдельные лица или небольшие компании из числа новых знакомых. В свою очередь и мы навещали их в городе, где нас всегда принимали с редким радушием. На все эти знаки внимания мы, незадолго до отъезда в лес, ответили устроенным в школе ужином и концертом, пригласив всю городскую знать. Так как среди гостей было много молодых офицеров и барышень, вечер закончился танцами, которые затянулись далеко за полночь.
Конечно, все эти знакомства носили чисто транзитный характер и были естественны, пока мы еще сохраняли марку русских офицеров. Но с нашим переходом на крестьянское положение они сами по себе почти заглохли. И не потому, что к нам стали относиться хуже, — отдалились от этого общества мы сами: забравшись в лесную глушь, погрязнув в тяжелой работе, обносившись и вскоре оставшись без денег, невозможно было поддерживать светские связи.
Но в то же самое время у нас начали завязываться другие знакомства — с людьми нашего нового круга, которым суждено было в будущем только укрепиться.
Едва распространился слух о приезде нашей группы, в школу явились три крестьянина менонита1. От них мы узнали, что в концепсионском районе находится более двадцати семей их единоверцев, в поисках лучшей жизни сбежавших из Чако. Так как ни у кого из них не было средств на какие-нибудь приобретения, почти все поселились в сельве2, верстах в шестидесяти от Концепсиона и начали расчищать себе участки под посевы. Но этим троим повезло.
Один устроился кем-то вроде сторожа при заброшенном городском ипподроме, где был обеспечен жилищем и небольшим участком пастбища, что позволило ему купить на выплату десяток коров и заняться молочным хозяйством, продукты которого находили, сбыт на концепсионском рынке. Другому посчастливилось найти в лесу покинутую прежним владельцем чакренку (это здесь не такая уж редкость), которую он привел в порядок и уже сделал кое-какие посадки и посевы. Третьему, уехавший на родину миссионер-англичанин оставил во временное пользование хороший дом и усадебное хозяйство в большом селе Велен, верстах в тридцати от Концепсиона. Звали этого менонита Корнелием Васильевичем, он был немного культурнее других и в Чако исполнял обязанности учителя. Дюжий, пышущий здоровьем сорокалетний мужчина, он был исключительно трудолюбив и предприимчив, уже отлично владел не только испанским, но и гуаранийским языком, и в нашей дальнейшей жизни ему было суждено играть крупную роль.
1. Менониты — немецкая религиозная секта, близкая к евангелистам, при императрице Екатерине II выселившаяся в Россию.
2. Сельва — южноамериканские джунгли.
Свободное копирование
