Тува

В Туву я попала, присоединившись к экспедиции Красноярского института леса в июне 1969 г. Это место заманило меня своей неизведанностью, возможностью поработать с квалифицированными энтомологами и литературными ассоциациями, что в тех краях нахо­дится таинственная Шамбала. Как всегда, тащила с собой спальный мешок, оптику, стекло, инструментарий, кое-что из продуктов.

На два дня задержалась в Красноярске, чтобы пообщаться с главным энтомологом Института Исаевым. Он дал мне литературу о короедах из своей домашней библиотеки, и я узнала много нового. Днём "сбегала" в замечательный природный заповедник, который на­ходится вблизи Красноярска. Дорога идёт вдоль ручья - 8 км в горы (это отроги Саян) и об­ратно. Красота несказанная. Начало июня, внизу цветёт черёмуха, подснежники, медуница, а повыше ручей перекрыт льдом, и деревья только распускаются. Бурундуки бегают прямо под ногами. И вот, наконец, сами "Столбы", давшие название заповеднику, - это высокие скалы, возвышающиеся на местности, результат выветривания горных пород, действительно издали напоминающие нерукотворные столбы. Из Красноярска вместе со всеми членами экспеди­ции полетели в Кызыл - столицу Тувы, оттуда на крытом грузовике до места.

Лагерь наш находился в долине горной речки Малый Хондергей с пастбищами и за­гонами для скота. Посёлок - дома вдоль единственной улицы, скудный магазинчик, сельсовет, детский сад и ясли (оба на ремонте). Палатки поставили в огороженном дворе возле одного из домов. Костёр и обеденный стол, именуемый "Кафе Вольный ветер", - тут же под откры­тым небом. В доме нам выделена комната для лабораторных работ. Когда работаешь целый день в лаборатории, только из окна и впечатления - то воробьишка по подоконнику скачет, то местные ребятишки, как зачарованные, остановятся посреди дороги и смотрят на меня, мои воронки и прочие непонятные "игрушки", а когда я им улыбнусь - рты до ушей. А чаще всего под окном трутся телята или коровы.

Или сценки у магазина: приехало на телеге семейство - человека четыре взрослых и пять-шесть детей, и, усевшись прямо на дороге на подсохшую грязь, ждут открытия. Или верхом кто-то скачет с двумя ребятишками в седле, или так: один спереди, другой сзади. Все таскают малышей на спине, часто девчушка лет пяти таскает на спине двух-трёхлетнего братца или сестрицу.

Начальник экспедиции Виктор, парень лет тридцати, просвещает меня о короедах, а я его - о нематодах. Вечером, сидя в "Вольном ветре", обсуждаем общие планы и результаты, и прочие проблемы. К тому же он давал мне почитать хорошие книжки - Дарелла, Киплинга.

Быт устроен прекрасно. Еда - по часам. Спим на раскладушках в спальных мешках. Под мешками - матрасики-утеплители, сверху по потребности телогрейка (ночью бывает плюс 3-5 градуса). Одежда висит на плечиках в углу палатки, бельё в рюкзаке, косметика, по­суда на ящике, накрытом полиэтиленовой скатёркой. Одна палатка выделена под баню.

Однажды я попросила машину съездить в лес за короедами с Олей (моя лаборантка) и шофёром. За нами увязались две девочки и ребята-школьники со спецзаданием набрать ща­веля. Пока мы ловили короедов, они набрали полный мешок, и вечером на ужин были пи­рожки со щавелем - вкуснотища невозможная!

Иногда вечером ходила на речку с топориком и ножом поискать забавную коряжку и возвращалась вся искусанная комарами с несколькими сомнительными трофеями и умиро­творённой душой - послушала Хондергей, птиц, полюбовалась закатом, покой такой кругом! В пойме и на улице пахнет молоком - коровы возвращаются домой...

Как-то три дня подряд шёл дождичек, не торопясь, тихонечко, с перерывами. Когда, наконец, солнышко вернулось, по всем заборам и верёвкам висели отсыревшие спальники, ватники, брюки и прочие одёжки, а наши "девчонки" разнагишались и "ловили загар". По­следствия же от этого тихого дождичка такие: горные речки все поразливались, размыли, где могли, дороги, и мы несколько дней были оторваны от мира. А наш Малый Хондергей стал в три раза шире и гремел камнями так, что слышно из лагеря (это около километра).

Один раз мы устроили себе выходной день. Все десять человек погрузились в свой крытый грузовик-вездеход, взяли с собой картошки и хлеба, ватники и плащи (для под­стилки), два ведра и поехали в горы. Ландшафты изумительные. Травы - выше пояса. Берёзы, ивы, лиственницы, акации, молодые ёлочки, кизильник, спирея и другие кустарники. А во­круг горы, маленькие и побольше, покрытые лесом или "лысые" - с жидкими прядями-ост­ровками леса или кустарника. Особенно хороши те, что у горизонта. Они какие-то светло-голубые, пастельные, едва заметной тонкой линией вписываются в бледно-голубое небо. Может быть, где-то там и находится Шамбала?

Остановились на роскошной поляне возле ручейка, и все занялись своими хобби: одни - загорать, другие - купаться, третьи - с книжечкой в тени, а я, как дикая кошка из дикого леса, пошла вдоль узенького, но быстрого и болтливого ручейка вниз по течению, упиваясь ароматами и гоняясь за бабочками и другой мелкой живностью. Вот ручеёк слился с другим, вот он вырвался "на оперативный простор" в пойму Малого Хондергея, нырнул на прощанье под ледяной щит, уцелевший от зимы под сенью живых и вывороченных деревьев, выбежал из-под него и потёк по широкой пойме, занесённой булыжниками, камнями всех цветов и размеров и поваленными деревьями. Вот он разделился на рукава и - попал в омут. Невольно вспомнилась песня "Реченька" Новеллы Матвеевой.

"Реченька, реченька, что ты так кружишься,

То пропадёшь в бору, то обнаружишься?

- Есть узор на коре, есть узор на ковре,

Есть со старинных пор и у меня узор...

Реченька, реченька, быстрая реченька,

Ты для кого звенишь звонче бубенчика?

- Я звеню, я звеню вороному коню,

Чтобы пришёл попить, воду мою смутить...

Я бегу, я бегу, я стоять не могу,

И не боюсь запруд, пусть на замок запрут,

Всё равно я уйду, всё равно убегу,

В море далёкое, как в забытьё, впаду..."

А до моря ещё так далеко! - Малый Хондергей - Большой Хондергей - Чадан... нако­нец, Енисей и Карское море.

Так, проследив путь своего ручейка, хочется вглядеться в Енисей – скучное слово (по­нятие) из школьной программы: «одна из главных рек Сибири». А вот как увидел и высветил для меня Енисей зоркий и неравнодушный глаз поэта Б.И. Вронского[1]:

                                   Я ей же  ей в него влюблён!

На солнце весело сверкая

                                   Широкой лентой режет он

                                   Сибирь от края и до края

Прорвавши  Становой хребет

                                   Гремя разбитыми  цепями

                                   Он полосу вспенённых вод

                                   Мчит Минусинскими степями

А дольше, средь тайги  густой,

                                   Где горы высятся нестройно,

Он, величавый и простой

Течёт лениво и спокойно

Какая ширь! Какая гладь!

Навряд ли кто сказать посмеет,

Что можно где-нибудь найти

Реку, прекрасней Енисея!

                                                                                              1928

Но вернёмся к Новелле Матвеевой.

Я познакомилась с Новеллой в начале её большой популярности. Это был очень своеобразный человек с особым видением мира. Она сама сочиняла "слова и музыку", сама пела.

Я случайно попала к ней в дом с несколькими друзьями, уже зная удивительные её  песни, в которых знакомые нам предметы и картины вдруг представлялись в каком-то сказоч­ном и волшебном свете. Когда мы пришли, я была поражена её ничем не примечательной внешностью, теснотой и бедностью маленькой комнатки, в которой она жила, - три кровати (она жила с матерью и сестрой), стол, гитара на стене. Она пела нам часа полтора, пела так безыскусно, как бы растворяясь в своей песне, изнутри её, негромким детским, чуть хрипло­ватым голосом, и мы слушали, как зачарованные. Лицо её и фигура совершенно преобрази­лись. Мы благодарили её ото всей души. Многие песни запомнились на всю жизнь. Люблю слушать пластинки с её песнями, и как жар-птицу ловила её редкие выступления в концертах по телевидению.

Я очень люблю песни Новеллы за её неожиданное фантазийное, волшебное видение мира. Казалось бы, что интересного можно увидеть ночью на городской строительной пло­щадке? А вот песня "Окраины":

Светлая ночь была

тёплая как зола,

так незаметным шагом

до окраин я дошла.

А эти окраины

были оправлены

вышками вырезными,

кружевными кранами.

И эти дома без крыш

в светлой ночной дали

плыли, как будто были

не дома, а корабли.

Из-за угла, как вор,

вынырнул бледный двор,

там на ветру волшебном

танцевал бумажный сор.

Было волшебно всё,

даже бумажный сор,

даже мешалку-палку

вспоминаю до сих пор.

А эти дома без крыш

в светлой ночной дали

что-то такое знали,

что и молвить не могли...

А "Страна Дельфиния"! А "Моя Бразилия"! На детских кассетах я слышала только её "Я леплю из пластилина..."

Ну, кончаю это лирическое отступление и возвращаюсь к прозе жизни. Уже все набе­гались, нагуляли аппетит и потянулись к костру, где нас ждал праздничный обед: картошка с маслом и чесноком, вино (!) сухое, разливное, чаи с бутербродами.

Попытались немного попеть - как-то не вышло. Молодёжь стала играть в жмурки, об­ливать друг друга холодной водой (день стоял жаркий, и девочки были в купальниках). По­том пошли на речку, где местами остались лёд и снег, и стали играть в снежки... К 6 часам вечера мы вернулись в лагерь. Потом было много работы и - Москва. На обратном пути у нас было время посмотреть Кызыл - столицу Тувы. Оказывается, этот город находится как раз в центре Азии, и там, на высоком берегу Енисея, поставлен памятник-знак "Центр Азии". На снимке я для масштаба.