Для конкретного примера расскажу сейчас, как и почему оказался в рядах "белого движения* лично я. Тогда читателю яснее будет психология всего движения.
...Еще в Москве, во время Церковного собора, многие (большинство членов и я) радовались так называемому корниловскому движению, когда он с армией шел при Керенском на Петроград. И мы молча печалились, когда дело кончилось провалом, а генерал Корнилов заключен был в Быховскую тюрьму, откуда и бежал под видом текинца на Дон к генералу Алексееву.
Потом я втайне сочувствовал и подпольному набору добровольцев, пробиравшихся туда же. И в глубине сердца я уже беспокоился, что стою в стороне от этих героев. Но никто меня не принуждал принимать участие в начавшемся движении, и по человеческой немощи я, как и очень многие военные, интеллигенты, духовные, укрывался за словом "нейтралитет". Кроме того, слишком уж несравнимы были силы: вся Советская Русь и горсточка храбрецов. "Безумству храбрых поем мы славу!" - писал Максим Горький в "Буревестнике" о погибших революционерах. Однако пусть "красный" читатель отнесет эти слова Горького и к белым безумцам, тогда лишь он может понять и врагов.
Про себя же лично скажу еще, что меня всегда тянуло к народу, простому народу. Среди моих приятелей на Московском Духовном соборе были почти все крестьяне, которые иногда избирали меня выразителем своих проектов (например, против умножения поводов к разводу), сочувствовали мне два-три матроса и солдата, представители фронта.
Понятно, что и я пошел по более легкой дороге, пассивной и даже не совсем искренней, вынужденной лояльности к новой власти. Так прошли 1917-й, 1918-й и 1919-й годы. Совесть все больше и больше начинала беспокоить меня:
- Что же я сижу мирно в тылу? Братья мои, русские, сражаются, борются, жертвуют жизнью, а я отмалчиваюсь? Пусть не правы те или другие, или все, но не хуже ли мне отсиживаться в тылу, по пословице: "Моя хата с краю, ничего не знаю". Конечно, хуже, бессовестней. Да, я как-то должен принять участие.
Свободное копирование
