В 4 года мне выдали первую казачью форму. После этого я не ходил в иной одежде. Мальчишки всегда ходили в форме и были горды этим. Мы чувствовали себя уже казаками. Я не помню, когда получил своего первого коня – первого, которого имел право называть своим, но, во всяком случае, еще до того, как начал ходить в школу, я уже умел ездить верхом и ездил хорошо. Мы, мальчишки, видели, как наши братья и их товарищи упражняются в различных верховых искусствах, в которых кубанские казаки во все времена были мастерами, и пытались им подражать. Иногда у нас получалось, и мы были так же горды собой, как любой датский мальчик, который, приходя домой из школы, мог рассказать, что он лучший ученик в классе.
Когда мне исполнилось полных шесть лет, я пошел в школу. В районе, в котором жило 14000 человек{9}, было шесть школ. Расстояния были, порой, такими большими, что многие из детей должны были ездить из дома до школы. Когда мальчишки могли взять своего коня, то ехали на нем в школу. Подъехав к воротам школы, мы спрыгивали с него, разнуздывали, и говорили ему, чтобы он шел домой – и конь быстро понимал сказанное. Можно также было увидеть, как отец, старшие братья или работник везли младших в школу. Те крепко держались за ездока, иногда по несколько человек друг за другом, так что последний сидел уже почти на хвосте лошади. Повозки из-за состояния дорог использовалась очень редко, большей частью это были воловьи упряжки, которые для нас, мальчишек, двигались чересчур медленно. Небольшие быстрые и умные кубанские лошади для детей были все равно что велосипед для жителей Копенгагена. Для взрослых они были боевыми товарищами и рабочей силой, которая, однако, никогда не использовалась для пахоты. Лошадей щадили, и для такой работы использовались волы.
В то время, когда проводились полевые работы, мы, разумеется, оставались дома и помогали взрослым. В этих работах участвовали также женщины и старики. Никому не было позволено бездельничать. Нужно было заботиться о том, чтобы дело двигалось, так как у настоящего казака, солдата все должно быть хорошим, чтобы он по возвращении со службы мог гордиться своей землей. Женщины частично заботились и о его снаряжении, так как, зачастую, именно они выполняли по серебру прекрасные работы для украшения кинжалов и сабель.
Однако школа не имела особого значения в нашем развитии, во всяком случае для нас, мальчиков. В ней было только два класса начальной школы. Мы переходили во второй класс без всяких затруднений. А когда узнавали уже столько же, сколько и учитель – почти столько, – школу мы заканчивали. Некоторые, конечно, могли продолжать, так как в городе имелись средние учебные заведения и гимназии для тех, у кого было желание и способности.
Религия была в школе основным предметом, кроме того мы учились читать, писать и считать. Я помню немного о самом времени учебы в школе, кроме одного очень смешного случая. Это произошло в первый год учебы, когда мы еще проходили книжку для чтения первого класса «Пчелка», с изображенной на ней пчелой. Пчела должна была показывать нам пример усердия и терпения. Однажды к нам в класс пришел новый молодой учитель, сын священника, который был заядлым конькобежцем. У этого вида спорта зимой были большие возможности. Учитель вошел в класс и написал на доске несколько цифр, но лед за окном притягивал его настолько сильно, что минуту спустя мы увидели его уже затягивающим коньки. Он приказал нам сидеть тихо и считать, а сам пошел на лед. Мы бросились к окнам и любовались фигурами и поворотами, которые он выделывал на льду. Все забыли про счет, а вскоре нашлось несколько озорников, которые начали кидаться мелом и книгами, в результате чего класс за короткое время стал похож на поле боя. Тогда я был еще маленьким и застенчивым и с ужасом наблюдал за этой необузданностью. Учитель вернулся в класс, но уже после того, как было разбито несколько стекол. Вы скверные мальчишки! – кричал он. – Как вы могли это сделать? Кто начал? И он посмотрел на сделанные разрушения. Ответа не последовало. – Вам не стыдно! Я не хочу больше иметь дела с вами, отправляйтесь домой. Удивленный, я вернулся домой.
Дома мать потребовала объяснения такого раннего возвращения из школы, то же самое, вероятно, сделали другие отцы и матери, виновным и невиновным достались подзатыльники и порка, а самым виноватым еще было дано задание вставить новые стекла. Для учителя же это был его последний день работы, он более не годился в учителя казакам.
Позднее я ходил в большую школу, где оба класса сидели в одном, по моим понятиям, огромном зале и занимались вместе. Учителя были строгими и не скупились на тумаки. Однажды у нас был диктант. Я быстро справился со своим заданием и повернулся к сидящему сзади ученику, чтобы посмотреть, как далеко он продвинулся. Учитель был тут как тут. – Бездельничаешь, парень! Зачем вертишься? Чтобы придать своим словам вес, он дернул меня за чуб. Было больно, а я ведь выполнил свою работу. Когда позже у нас в школе была елка, учитель подошел ко мне с подарком и сказал, что я все же способный мальчик. Учителя обычно были из «наших». Они получали жалованье от правительства, но зачастую имели землю, которую сами возделывали или сдавали в аренду. Как правило, они рьяно исполняли свои обязанности, если не были слишком уж старыми.
