Первая тетрадь - 38

8 сентября 1918 года, именье Жиро

     Было покушение на Ленина (65). Он серьезно ранен какой-то женщиной на митинге, но теперь поправляется. Может быть, и лучше, что его не убили, потому что неизвестно, кто бы взял тогда верх и под чью власть мы еще бы попали.

     Здесь я так далека от политических событий, только иногда, как молния, сверкнет мысль: что же это творится на матушке Руси? Ведь этот красный кошмар хуже 'красного смеха' Андреева (66). Где же правда? Справедливость и суд? У нас все это куда-то пропало, царит безграничный произвол.

     А сколько сейчас расстрелов, и, главное, явно напоказ совершаемых. Василий Иванович (управляющий) рассказывает, что сам видал, как по Москве, по Тверской, везли людей на автомобиле в сопровождении вооруженных охранников. Их везли на расстрел... Что же это?.. Это гораздо хуже старого царского режима. Вспоминается рассказ Андреева 'О семи повешенных' (67). Но там это дело считалось позорным, его прятали от дневного света и людей. А здесь... Смотри, мотай себе на ус, а пикнешь, так и ты туда же угодишь. Это свобода... Когда же выкарабкаемся мы из этой ямы?

     Самим нам не выбраться. Нам помогут, но за эту помощь потребуют много. И несчастная, исстрадавшаяся Россия будет ободрана, как липка зимой зайцами.

     Народ изголодался, измучился, он пойдет за каждым, кто даст хлеб и мир. Будь то иностранная держава или русский царь. Я думаю, пусть лучше кто-нибудь, чем то, что творится сейчас. На это уходят колоссальные силы, пропасть все углубляется, и все труднее будет ее заполнить. Чем раньше настанет успокоение, тем лучше, от кого бы оно ни шло. Народ успокоится, отойдет, осмотрится и найдет то, что ему нужно было искать с самого начала, что он так близко имел и потерял... 'А счастье было так близко, так возможно...' Будет, конечно, тогда еще один переворот, но переворот спокойный, рассудительный. С благими последствиями, потому что народ будет сознательнее и научен горьким опытом. Это все так напоминает историю Бельгии (68).

     9 сентября 1918 года, именье Жиро

     А все-таки как много мне лет: 9 августа ст. ст. исполнился 21 год. Я теперь совершеннолетняя. Как я мечтала раньше о том времени, когда стану совершенно свободна... Хотя дома никогда не было случая в надобности полнейшей свободы. Но было приятно думать, что наступит время, когда я не буду ничем связана с домом...

     10 сентября 1918 года, именье Жиро

     По старой памяти пишу: именье Жиро, а оно теперь не Жиро, а советское. Когда узнали, что именье должно перейти в руки большевиков, то поднялась тревога. Надо было кое-что припрятать. Шли совещания о месте сохранения, и решили закопать в землю. И в глухую, дождливую, ветреную ночь были зарыты в яму мука, сахар, крупа и мед. Подумаешь, что вернулись давно прошедшие времена татарских нашествий. И смешно, и больно, что дожили до необходимости таких комбинаций. С трепетом и страхом ожидали комиссаров для описи имения. Но эти комиссары оказались не страшны. Один из них разоренный крестьянами помещик, который не может спокойно говорить о большевиках и с нетерпением ждет времени их свержения, а другой - студент Петровской академии (69), тоже ярый антибольшевик. В общем, самые что ни на есть контрреволюционеры и саботажники.

     Цель отбирания имений в губернский совет благая: поднять их доходность и культурность, сделать образцами помощи окружным крестьянам.

***

     Болит спина, руки и голова, не могу сделать ни одного движения, не причинив себе боли. Неужели это следствие падения с воза, навьюченного рожью, или простудное что-нибудь? Скорей бы проходило, а то чувствуешь себя совершенно здоровой, а не можешь сделать ни одного движения. Пользуясь свободным временем, много занимаюсь немецким. Меня увлекает процесс запоминания слов и накопления знаний. Хочу серьезно заняться немецким языком. Надо же хоть один язык знать в совершенстве. Тем более многие книги по сельскому хозяйству, по естественной науке написаны на немецком. Нужен также язык и для заграницы. А эта мысль все крепче укореняется в связи с разговорами со здешними пленными, которые все галичане. Насколько у них все благоустроеннее и лучше. И досадно на нашего русского мужика за его индифферентность к культуре и просвещению. Ведь никто столько и так не ругается, как наш русский мужик. Разве за границей встретишь такую картину: 'Шумит, поет, ругается, качается, валяется и целуется у праздника народ' (70).

     Хочется подальше от этих картин. Что же это? И вспоминаются слова Бальмонта: 'Этим летом я Россию разлюбил' (71). Правда это? Или только минутное настроение? Вот и хочется уехать подальше от России, чтобы выяснить отношение к ней. Иногда ведь кажется, что стоит только уехать из России, как вспомнишь ее безбрежную равнину, мокрый желтый лист, лютую зиму с визжанием снега под ногами и стоскуешься по этим картинам. Надо же это выяснить! А выяснить это можно только вдали от России, смотря на нее вполне объективно.

     12 сентября 1918 года, именье Жиро

     Вечер

      Катя в Москве, я одна во всем доме. Тихо... а тяжелые, грустные думы ползут... Что же это, сон или явь? Где же границы возможного? Семью Кати и весь дом, где они живут в Москве, выселяют без права взять с собой мебель. Это все производит некая 'комиссия красного террора', которая не признается главным жилищным советом и действует от себя, не имея на это никаких санкций. На Катиного отца подана каким-то жильцом жалоба об утаении общественных денег (он секретарь в домовом комитете) и плохом обращении с солдатами во время службы (он отставной генерал). Дело грозило расстрелом, но нашлись случайно уцелевшие письма солдат к ее отцу, по которым вполне можно судить о взаимоотношениях начальника и подчиненных. Некоторой защитой его генеральского чина (ведь сейчас всех генералов расстреливают) является его служба в советском учреждении (он поступил в контроль), а это уже много значит. Но все может быть... Могут и все эти доказательства ничему не помочь. Но только избави их от этого несчастья! Настроение и так у всех подавленное, угнетенное. Екатерина Константиновна (мать Кати) приехала сюда. Измученную, страшно похудевшую за эти дни, ее трудно узнать. Боится за мужа, боится за дочерей... тоскует... Сердце сжимается смотреть на эту седую 63-летнюю старуху. Выбросили из насиженного гнезда на старости лет, все перевернули вверх дном. Нам, молодым, легче переносить все перипетии, но каково людям старым, свыкшимся со своими привычками и положением. Изменять условия жизни на пороге смерти тяжело... И хочется приласкать, утешить эту красивую седую голову, облегчить ее переживания и дать надежду на лучшее будущее, которое скрасило бы черную действительность и дало искорку просветления.