И опять прошел день, и другой, и третий. Бой продолжался, а мы все стояли неразвернутыми. Что же это, наконец, забыли о нас, что ли? Но нет. На станции Угольной, на разъездах, — везде стояли полевые госпитали и тоже не развертывались. Врачи зевали, изнывали от скуки, играли в винт...
Пошли дожди, мы перебрались из палаток в китайскую фанзу. Жили тесно и неуютно. Здесь же в уголке помещались сестры; на ночь они завешивались от нас платками. Заходили из султановского госпиталя врачи и сестры, кроме племянницы Султанова Новицкой; она безвыходно сидела в своей фанзе. Зато очень часто забегала Зинаида Аркадьевна. Изящно одетая, кокетничая своим белоснежным фартуком с красным крестом, она рассказывала, что тогда-то у них обедал начальник такой-то дивизии, тогда-то заезжал "наш милый Леонид Николаевич (корпусный командир)". Зинаида Аркадьевна вспоминала о Москве и глубоко вздыхала.
— Господи, с каким бы я сейчас удовольствием поела паштета из кур! — говорила она своим изученно-красивым, протяжным голосом. — Так безумно хочется есть!
Селюков мрачно возражал:
— Ну, это пока не так страшно. Вот когда вам безумно захочется черного хлеба, это так.
— Да, паштета. Паштета и шампанского, — мечтательно говорила Зинаида Аркадьевна.
Заходил разговор, что, по слухам, госпитальных врачей и сестер собираются командировать на перевязочные пункты.
— Ну, вы меня не испугаете: я фаталистка! — замечала Зинаида Аркадьевна. Но еще вчера наши сестры со смехом рассказывали, как разволновались при этих слухах Зинаида Аркадьевна и Новицкая, как заявили, что пусть не воображают, — с какой стати они поедут под снаряды?
Зинаида Аркадьевна прощается и уходит. В уголке, в полумраке, сидит наша старшая сестра.
— Ах, я с вами и не здоровалась, здравствуйте! — любезно восклицает Зинаида Аркадьевна.
— Мы люди маленькие, нас можно не заметить, — сдержанно отвечает сестра.
— Напротив! Вы так всегда одеты по форме, в апостольниках, в форменных платьях, вас сразу можно заметить. Не то, что мы, революционерки, — мило возражает Зинаида Аркадьевна...
Однажды утром, проснувшись, я услышал за окнами русские и китайские крики, главный врач торопливо кричал:
— Держи, держи их!
Я выскочил наружу. Смотритель стоял у ворот и возмущенно повторял:
— Черт знает, черт знает, что такое!
Наискосок, по грядам каоляна, бежали куда-то главный врач, несколько наших солдат, китайцы и старая китаянка, хозяйка нашей фанзы. Я пошел за ними.
От китайских могил скакали прочь два казака, вкладывая на скаку шашки в ножны. Наши солдаты держали за руки бледного артиллериста, перед ним стоял главный врач. У конической могилы тяжело хрипела худая, черная свинья; из-под левой лопатки текла чернеющая кровь.
— Ах-х, ты, с-сукин сын! — возмущенно говорил главный врач. — Арестовать его!
Двинулись назад. Китайцы понесли издыхающую свинью. Подошел смотритель, столпилась наша команда.
— Ты какой части? — строго спросил главный врач.
— 12 артиллерийской бригады, — ответил арестованный. На испуганном, побледневшем лице рыжели усики и обильные веснушки, пола шинели была в крови. — Ваше высокоблагородие, позвольте вам доложить: это не я, я только мимо шел... Вот, извольте посмотреть! — Он вынул из ножен и показал свою шашку. — Изволите видеть, крови нету.
— А откуда на ней глина? — Ты зачем шашку вынимал?
— Они просили подсобить.
— Кто они такие?
— Не могу знать.
— Ну, один под суд и пойдешь... Арестовать его! Аркадий Николаевич, напишите о нем бумагу, — обратился Давыдов к смотрителю.
— Ваше высокоблагородие, прикажите идти, меня их благородие капитан Веревкин ждут.
— Подождет. Это он, что ли, воровать тебя посылал?.. Подлецы этакие! Хуже разбойников! Не знаете, что китайцы мирное население, что их запрещено грабить?
Зарезанная свинья лежала у ворот, вокруг толпились наши солдаты.
— Э, сухая какая. Стоило возиться! — протянул Кучеренко. — Кабы сытая была!
Все с сочувствием поглядывали на арестованного. Его увели. Солдаты расходились.
— Великолепно, так и надо! — нарочно громко говорил я. — Другим наука будет!
— "Наука"... А как нам не воровать? — угрюмо возразил солдат-конюх. — Все бы лошади с голоду подохли, костра бы не из чего было развести. Ведь вон лошади рисовую солому едят, — все это ворованное. Лошадям по два гарнца овса выдают, разве лошадь с этого будет сыта? Все передохнут.
— И пускай передохнут! — сказал я. — Вам-то что? Это — дело начальства. Ваше дело только кормить лошадей, а не добывать фураж.
Солдат усмехнулся.
— Да-а!.. А вон, когда в походе возы в реке застряли, нас всех в воду погнали лошадям подсоблять. Сколько народу лихорадку получили! Почему? Силы у лошадей не было!.. Нет, ваше благородие, это вы все неправильно. Не побреешь, — не поешь.
— Вон, старший врач антилеристу грозится, под суд отдам, — заметил другой. — А нам что говорил? Тащите, говорит, ребята, что хотите, только чтобы я не видел. Почему же он нас не грозится под суд отдать?
— Ему прямой расчет, чтоб мы воровали... А попадись-ка я, например, вон тому капитану, который антилериста послал. Тоже сейчас скажет: ах ты, разбойник, сукин сын! Не знаешь, что это мирные жители?.. Под суд!
Солдаты засмеялись, а я молчал, потому что они были правы.
Наш хозяин, молодой китаец с красивым, загорелым лицом, горячо благодарил главного врача за заступничество, принес ему в подарок пару роскошно вышитых китайских туфлей. Давыдов смеялся, хлопал китайца по плечу, говорил: "шанго" (хорошо), а вечером, как нам рассказал письмоводитель, попросил хозяина подписать свою фамилию под одною бумажкою; в бумажке было написано, что нижеподписавшийся продал нашему госпиталю столько-то пудов каолянового зерна и рисовой соломы, деньги, такую-то сумму, получил сполна. Китаец побоялся и стал отказываться.
— Ну, ты не свою фамилию напиши, а какую-нибудь другую, это все равно, — сказал главный врач.
На это китаец согласился и получил в награду рубль, а канцелярия наша обогатилась "оправдательным документом" на 617 р. 35 коп. (круглых цифр фальшивые документы не любят)...
Свободное копирование
