Я собирался уезжать. Жил я совсем один в небольшом глинобитном флигеле в две комнаты, стоявшем на отлете от главных строений. 1 октября был праздник покрова, - большой церковный праздник, в который не работали. Уже с вечера накануне началось у рабочих пьянство. Утром я еще спал. В дверь постучались. Я пошел отпереть. В окно прихожей увидел, что стучится Степан Бараненко. Он был без шапки, и лицо глядело странно.
Я отпер дверь. Степан медленно шагнул в прихожую, слабо пошатнувшись на пороге.
- Викентий Викентьевич, к вам!
Он коротко и глухо всхлипнул. Лицо было в кровоподтеках, глаза красны, рубаха разодрана и залита кровью.
- Степан, что с вами?
- К вам вот пришел. Ребята убить грозятся. Ты, говорят, холерный... Мол, товарищей своих продал... С докторами связался...
Он опять глухо всхлипнул и отер рукавом кровь с губы,
- Да в чем дело? Какие ребята? Войдите, Степан, успокойтесь.
Я ввел его в комнату, усадил, дал напиться... Степан машинально сел, машинально выпил воду. Он ничего не замечал вокруг, весь замерши в горьком, недоумевающем испуге.
- Ну, рассказывайте, что такое случилось с вами? Неподвижно глядя, Степан медленно заговорил:
- Говорят: холерный, мол, ты!.. Это зашел я сейчас к солдатке одной - шинок держит потайной. Спросил стаканчик. Народу много, пьяные все... "А, - говорят, - вон он, холерный, пришел!" Я молчу, выпил стаканчик свой, закусываю. Подходит Ванька Ермолаев, забойщик. "А что, почтенный, нельзя ли, - говорит, - ваших докторей-фершалов побеспокоить?" - "На что они, - говорю, - тебе?" - "А на то, чтобы их не было. Нельзя ли?" - "Что ж, - говорю, - пускай доктор рассудит, это не мое дело". - "Мы, - говорит, - твоего доктора сейчас бить идем, вот для куражу выпиваем". - "За что?" - "А такая уж теперь мода вышла - докторей-фершалов бить". - "Что ж, - говорю, - в чем сила? Сила большая ваша. Как знаете".
Я дрожал крупною, частою дрожью. Мне досадно было на эту дрожь, но подавить ее я не мог. И я сам не знал, от волнения ли она или от холода: я был в одной рубашке, без пиджака и жилета.
- Как холодно! - сказал я и накинул пальто. Степан, не понимая, взглянул на меня.
- "Ишь, - говорят, - тоже фершал выискался!" - продолжал он. - "Иди, иди, - говорят, - а то мы тебя замуздаем по рылу!" - "Что ж, - говорю, - я пойду". Повернулся, - вдруг меня сзади по шее. Бросились на меня, зачали бить. Я вырвался, ударился бежать. Добежал до конторы. Остановился: куда идти? Никого у меня нету... Я пошел и заплакал. Думаю: пойду к доктору. Скучно мне стало, скучно: за что?
Он замолчал, глухо и прерывисто всхлипывая. У меня самого рыдания подступили к горлу. Да, за что?
Степан сидел, понурив голову, с вздрагивавшею от рыданий грудью. Узор его закапанной кровью рубашки был мне так знаком! Серая истасканная штанина поднялась, из-под нее выглядывала голая нога в стоптанном штиблете... Я вспомнил, как две недели назад этот самый Степан, весь забрызганный холерною рвотою, три часа подряд на весу продержал в ванне бесчувственного больного. А те боялись даже пройти мимо барака. И вот теперь, отвергнутый, избитый своими, он шел за защитою ко мне: я сделал его нашим "сообщником", из-за меня он стал чужд своим.
Степан заговорил снова:
- "Завелись, - говорят, - доктора у нас, так и холера пошла". Я говорю: "Вы подумайте в своей башке, дайте развитие, - за что? Ведь у нас сколько народу выздоравливает; иной уж в гроб глядит, и то мы его отходим Разве мы что делали, разве с нами какой вышел конфуз?" В комнату неслышно вошел высокий парень в пиджаке и красной рубашке, в новых, блестящих сапогах. Он остановился у порога и медленно оглядел Степана. Я побледнел.
- Что вам нужно?
Он еще раз окинул взглядом Степана, не отвечая, повернулся и вышел. Я тогда забыл запереть дверь, и он вошел незамеченным.
Я накинул крючок на дверь и воротился в комнату. Сердце билось медленными, сильными толчками. Задыхаясь, я спросил:
- Кто это? Из тех кто-нибудь?
- Ванька Ермолаев и есть.
Что было делать? Сообщить в контору, чтоб вызвали на защиту казаков? Ни за что! Выскочить в окно, бежать. прятаться? Да мне просто это стыдно было бы перед Степаном. Я решил встретить толпу и с нею говорить. Сидел у стола. Вспоминалось дикое убийство доктора Молчанова в Хвалынске. Как глупо! В душе была решимость и большая боль. За что? И в то же время я придвинул к себе бумагу и карандашом записывал характерные выражения из рассказа Степана: "Такая уж теперь мода вышла - докторей-фершалов бить", "Что же, в чем сила? Сила большая ваша!", "Вы подумайте в своей башке, дайте развитие, - за что?.."
Толпа не пришла.
В то время как мы ждали ее, мы много и по душе говорили со Степаном. Он мне сознался, что сильно пьет, что его неудержимо тянет к вину, что иногда в бараке он не мог преодолеть искушения и пил спирт из спиртовки. С любопытством спрашивал меня, зачем я так убивался на работе, когда начальство за мною не смотрело... А я спрашивал:
- А вы почему? Ведь я от вас не мог требовать того, что вы делали.
Свободное копирование
