Был такой миллионер-железнодорожник - фон Дервиз. Кажется, он тогда уже умер, и вдова, в его память, открыла на Васильевском острове несколько дешевых студенческих столовых. Цель была благотворительная: дать здоровый и недорогой стол студенческой молодежи, отравлявшейся в частных кухмистерских, Но очень скоро случилось, что поставленные во главе столовых отставные обер-офицеры и благородные чиновничьи вдовы стали воровать, и столовки фон Дервиэа приняли характер обычных дрянных кухмистерских.
Однако первое время в них кормили хорошо, было в них чисто, уютно. Кушанья подавали чисто одетые девушки одну неделю все они были в розовых ситцевых платьях, другую - в голубых. С белыми фартучками. Мне очень понравилась одна: русая головка, удивительно чистое, невинное лицо с большими синими глазами. Такою мне представлялась Гретхен в гетевском "Фаусте". Я стал всегда садиться за ее стол. С каждым днем она мне правилась все больше. И меня радовало - ко мне она подходила скорее, чем к другим, и уже особенным голосом, как знакомого, спрашивала, что мне подать, - борщ или суп. В университете из лекциях я с радостью думал, что вот через два часа увижу ее. Душа жадно просила любви, женской улыбки, светлых грез. Умилительно было смотреть на девически-чистый лоб девушки и детски-ясные глаза.
Однажды был у меня днем Печерников. Пошли вместе пообедать в кухмистерскую. Я ему с восторгом рассказал, какая там есть прелестная Гретхен, с какою милою девическою фигурою.
У него засмеялись глаза за темными очками.
- Поглядим! Сели за стол моей Гретхен. Печерников с изумлением спросил:
- Вот эта?
- Да. Под усами его пробежала мефистофельская улыбка. Он замолчал.
Когда мы вышли, Печерников взял меня под руку и с чуть заметною улыбкою спросил:
- Хочешь пари, что самое долгое через месяц я эту самую твою Гретхен...
В циническом слове он выразил то, что собирался с нею сделать. Я с омерзением отстранился и холодно сказал:
- Я бы просил тебя таких экспериментов не делать, хотя и убежден, что ничего ты у нее не добьешься.
Он улыбнулся про себя и перешел разговором на другое.
В начале мая Печерников встретил меня в университете и спросил:
- Свободен ты сегодня вечером часов в десять?
- Свободен.
- Обязательно приходи на бульвар, на Среднем проспекте, между Пятой и Шестой линиями. Ровно в десять.
- Зачем?
- Увидишь.
- Что за таинственность такая?
- Приходи, узнаешь. Буду ждать.
Пошел к десяти. Было слякотно и холодно, черные тучи на болезненно-бледном небе; несмотря на ветер, стоял легкий туман. Бульвар был безлюден. Только на крайней скамеечке сидела парочка, тесно друг к другу прижавшись; рука мужчины была под кофточкой девушки, на ее груди. Я отшатнулся. В девушке я узнал мою Гретхен. Печерников, крепко ее прижимая к себе, смотрел на меня хохочущими глазами.
Долго в эту ночь я не приходил домой. Зашел куда-то далеко по набережной Невы, за Горный институт. По Неве бежали в темноте белогривые волны, с моря порывами дул влажный ветер и выл в воздухе. Рыданья подступали к горлу. И в голове пелось из "Фауста":
Плачь, Маргарита! Плаче, дорогая!..
Свободное копирование
