Масштабы невообразимо циничного обмана били в глаза нам, свидетелям, которым практически заткнули рот. В «Правде» я читал отчеты — донельзя урезанные — о процессах. Находил там сотни нелепостей, противоречий, грубых искажений фактов, просто безумных утверждений. Этот бред лился потоками. Едва я заканчивал анализ одного потока явной лжи, как еще более мощный уносил напрасную работу, проделанную накануне. Он хлестал через край, объять необъятное было невозможно. Интел-лидженс Сервис путали с гестапо, железнодорожные аварии становились политическими преступлениями, нашлась роль и для Японии, голод во время коллективизации был организован «троцкистами» (которые все к тому времени были арестованы!), масса обвиняемых, процесса которых следовало ожидать, навсегда исчезала во мраке, казни без суда совершались тысячами — и во всех цивилизованных странах находились компетентные и «передовые» юристы, считавшие такие процедуры правильными и убедительными. Это было прискорбное помрачение современной совести. Подобного юриста обнаружила среди своих членов французская Лига Прав Человека. Комитет Лиги раскололся на большинство, противящееся всякому расследованию, и брезгливое меньшинство — и меньшинство ушло... Аргументы большинства сводились к формуле: «Россия — наш союзник...» Глупо: союз государств, переходящий в политическую и нравственную зависимость, равносилен самоубийству; но это был сильный аргумент. С председателем Лиги Прав Человека Виктором Вашем, одним из тех, кто проявил мужество во время борьбы против генерального штаба (дело Дрейфуса), у меня произошел многочасовой разговор, в конце которого он уныло пообещал мне созвать собрание комиссии — оно так и не состоялось.
Без средств и поддержки я опубликовал добросовестный анализ трех больших клеветнических процессов. События подтвердили каждую его строчку, вплоть до таких «деталей»: я заявил, что Радек, приговоренный к десяти годам, долго не проживет — он был убит в тюрьме. Понадобилась бы сотня страниц, чтобы раскрыть здесь эту тему; могу лишь отметить ее основные моменты. Зная людей и Россию, я должен повторить, что старые большевики были проникнуты таким партийным фанатизмом, таким советским патриотизмом, который давал им силу принять злейшие муки и делал их неспособными на предательство. Таким образом, сами их признания доказывают их невиновность. Тоталитарное государство опиралось на столь совершенную систему надзора и внутреннего шпионажа, что никакой заговор в нем не был возможен. Но «старая» партия ненавидела режим. Вождь жил в ожидании катастроф — и они наступили; это явственно отражалось в частных беседах и общем состоянии духа оппозиции Вождю, несмотря на знаки преданности и преклонения, к которым тот постоянно понуждал. Впрочем, значительное число большевиков предпочло расстрел в ночи, отказавшись принять участие в чудовищном спектакле признаний в порядке политической услуги. Немногие прошли до конца, насилуя свою совесть, чтобы еще раз «послужить» партии. За одним-двумя исключениями все те, кто объявили себя «троцкистами», никогда не были таковыми, даже имели серьезные разногласия с Троцким и годами вели с ним полемику. Если где-то и существовали заговоры, они плелись самим ГПУ, которое использовало этот способ провокаций еще для уничтожения последних белых (монархистов), кавказских меньшевиков, наконец, как я говорил выше, наших оппозиционных организаций. Если дипломаты, инженеры, военные, журналисты, тайные агенты имели контакты с заграницей, это всегда происходило по указанию свыше и под постоянным контролем; затем им вменили это в вину. Я знал несколько примеров такого рода. Гекатомбу предваряла страшная логика. Власть хотела уничтожить потенциальную элиту накануне войны и найти козлов отпущения, переложив на них ответственность за голод, дезорганизацию на транспорте, нищету. Когда были убиты первые большевики, очевидно, понадобилось убить других, свидетелей, не способных простить. Далее, после первых процессов, нужно было уничтожить тех, кто их организовал и знал их изнанку, чтобы в созданную легенду поверили.
Свободное копирование
