Я знал, что у меня никогда не будет времени тщательно отделывать свои произведения. Они и без того будут представлять ценность. Другие, не столь активные борцы, могут обладать прекрасным стилем; но они не сумеют передать то, что должен сказать я. У каждого своя задача. Мне приходилось вести тяжкую борьбу за хлеб насущный для моей семьи в обществе, где передо мной были закрыты все двери, и люди на улице зачастую боялись пожать мне руку. Каждый день, без страха, но лишь заботясь о жилье, здоровье жены, образовании сына, я задавался вопросом, не буду ли арестован ночью. Для своих книг я разработал особую форму: они должны состоять из отдельных частей, которые можно завершать независимо друг от друга и тотчас же отправлять за границу; чтобы их в крайнем случае можно было опубликовать такими, как есть, без продолжения; иная композиция была бы затруднительна для меня. Существование индивидуумов — в том числе и свое — интересовало меня лишь постольку, поскольку отражало жизнь общества, частицами которого, более или менее сознательными, мы являлись. Классическая форма романа показалась мне бедной и устаревшей. Все вращалось вокруг нескольких персонажей, искусственно оторванных от мира. В частности, банальный французский роман, с его любовной коллизией или драмой интересов, в лучшем случае сосредоточенный на семье, был для меня примером, следовать которому ни в коем случае не надо. В моем первом романе отсутствовал главный герой, речь шла не обо мне или ком-то еще, а о людях в тюрьме. Затем я написал «Рождение нашей силы», с тем, чтобы показать подъем революционного идеализма в опустошенной Европе 1917—1918 годов. Затем «Завоеванный город» — суровое свидетельство о Петрограде в 1919 году. Если кто-то и оказал на меня влияние, то это был Джон Дос Пассос, импрессионистическая манера которого мне, однако, не нравилась. Я искал новое направление в романе. Из русских к этому направлению тяготел Борис Пильняк. Таким образом, между 1928 и 1933 годами я создал одну историческую книгу и три романа, опубликованные во Франции и Испании. Из Парижа пришли одобрительные отзывы Жака Мениля, Магдалены Паз, изумительного поэта Марселя Мартине, Жоржа Дюамеля, Леона Верта, журнала «Эроп». Я немало нуждался в этом, ибо работал в одиночестве, преследуемый, «более чем наполовину раздавленный», как писал одному из далеких друзей. В самом Париже мои книги встречали неприязнь с двух сторон. Буржуазная критика рассматривала их как революционные произведения, которые лучше обойти молчанием (и потом, разве автор не у черта на куличках?). Левая критика, находящаяся под влиянием СССР или оплаченная им, объявила мне еще более полный бойкот. И все же мои книги упорно жили; но давали они мало.
Свободное копирование
