Исключение из партии (мы столько раз повторяли это!) было для нас «политической смертью». Как превратить в политических мертвецов живых, полных веры, идей, преданности людей? Выбор способов невелик. Все же умы не были готовы к суровым репрессиям. ЦК начал переговоры с наиболее известными исключенными, местные комитеты — с менее известными. Поскольку те заявили о своей верности несмотря ни на что, им давали должности в Башкирии, Казахстане, на Дальнем Востоке, в Заполярье. Троцкий должен был «по своей воле» уехать в Алма-Ату, на границу с китайским Туркестаном. Отказавшись от лицемерия полюбовных сделок, он получил предписание ГПУ о высылке в административном порядке по статье 58 Уголовного Кодекса за контрреволюционную деятельность. Чтобы об этом — в какой-то степени — стало известно в Москве и в стране, Троцкий решил сопротивляться. Он жил у Белобородова, уральского большевика, который в 1918 году решил участь династии Романовых, а еще недавно был наркомом внутренних дел — в Доме Советов в переулке Грановского (бывшем Шереметьевском). Именно туда я зашел попрощаться за несколько дней до того, как он был насильно отправлен в ссылку. Товарищи днем и ночью следили за улицей и домом, сами находясь под наблюдением агентов ГПУ. Мотоциклисты наблюдали за проездом автомашин. Я поднялся по служебной лестнице на нужный этаж, увидел охраняемую дверь: «Это здесь». На кухне мой товарищ Яковин, руководивший службой охраны, составлял какой-то документ. Старик принял меня в маленькой комнате окнами во двор, где стояла лишь английская кровать и стол, заваленный картами всех стран мира. В куртке с сильно потертой подкладкой, бодрый и высокий, с пышной, почти совсем седой шевелюрой и нездоровым цветом лица, он, как зверь в клетке, маялся беспокойной энергией. В соседней комнате снимали копии с посланий, только что им продиктованных; в столовой принимали товарищей со всех уголков страны, с которыми он торопливо разговаривал в перерывах между телефонными звонками. В любой момент всех могли арестовать. А что после ареста? Неизвестно, но мы спешили извлечь пользу из этих последних часов, ибо это воистину были последние часы. Мой разговор с Троцким в основном вращался вокруг международной оппозиции, деятельность которой нужно было любой ценой расширить и систематизировать. Старик недавно получил из Парижа первые номера «Контр ле куран», издаваемого моими друзьями Магдаленой и Морисом Пазами, в котором я сотрудничал. Он был доволен направлением и видом издания, посоветовал мне уехать, пусть даже нелегально, во Францию, чтобы работать там на месте. Вскользь обсудили и такой вариант. «Мы начали борьбу по существу, которая может продлиться годы и потребовать многих жертв, — говорил он. — Я уезжаю в Среднюю Азию, постарайтесь уехать в Европу... Желаю удачи!» Мы обнялись. На улице сумерки помогли мне сбить шпиков со следа. Назавтра или через день толпа помешала отъезду Старика, заполонив вокзал. ГПУ решило неожиданно схватить его и похитить. Чтобы не дать возможности для лживых домыслов относительно его отъезда, Старик позволил политической полиции взломать двери, отказался идти — его несли до машины, которая затем поехала к какому-то пустынному полустанку. Я думал, что он в сущности подошел к вершине своей судьбы. Будь он тайно убит, чего мы все опасались, он остался бы символом погубленной революции. Живой, он будет продолжать борьбу и труды, пока пальцы держат перо, пока грудь вздымается дыханием, даже за тюремными стенами. Более, чем ясность его суждений как экономиста и политика, чем выразительность его слога, эта стойкость в эпоху морального оскудения делала из Троцкого образец, само существование которого, даже с кляпом во рту, возвращало веру в человека. Поношения более не имели власти над его именем, расточавшиеся потоками клевета и оскорбления, в конце концов, бессильные, оборачивались против самих себя, создавая вокруг него новый странный ореол; и он, никогда не умевший строить партию — его способности идеолога и организатора были иного, совершенно отличного свойства, нежели качества оргсекретарей — приобрел, благодаря своей моральной силе и мышлению, несколько тысяч непоколебимо преданных сторонников.
Свободное копирование
