Страна не услышала выстрела Иоффе, его последнее послание осталось в тайне. Страна не была знакома с нашей нелегальной «Платформой». Мы распространяли копии этих документов, и ГПУ в их поисках врывалось по ночам в жилища. Прочесть какой-либо из этих текстов означало преступление, наказуемое тюрьмой, — разумеется, в нарушение всех законов. Официальная страна организовывала празднование десятой годовщины Октябрьской революции: съезды, банкеты и т. п. В Москву нахлынули иностранные делегаты, отобранные компартиями, обществами друзей СССР и секретными службами. Среди них оказались двое молодых французов, начинавших как сюрреалисты, в высшей степени стойкие характерами и ясные умом, Пьер Навиль и Жерар Розенталь. Вместе со мной они пришли провожать останки Иоффе. Я привел их к Зиновьеву и Троцкому. Разговор с Зиновьевым состоялся в маленькой квартирке старого эрудита марксиста Закс-Гладнева, застенчивого, щепетильного, близорукого, до самых глаз заросшего бородой... На шелковых китайских обоях летели белые лебеди. В библиотеке стояли двадцать с лишним томов Ленина... Два француза допытывались у Зиновьева о перспективах оппозиции в Коминтерне. Зиновьев сказал по сути следующее: «Мы возобновляем Циммервальдское движение. Вспомните охваченную войной Европу и эту горсточку интернационалистов, собравшихся в швейцарской деревне... Сейчас мы уже сильнее, чем были тогда они. У нас есть ячейки почти повсюду. В наши дни история движется быстрее»... Выходя, Навиль, Розенталь и я переглянулись, ошеломленные такой простотой. Верил ли сам Зиновьев в то, что говорил? В целом, думаю, да. Но в запасе у него были и вторая, и третья перспективы, которые он не раскрывал... (Бедный Закс-Гладнев, пригласивший нас в тот день, исчез в 1937-м, обвиненный в терроризме...)
Свободное копирование
