Московский Центр послал к нам Преображенского и Смилгу, чтобы объединить руководителей обеих ленинградских оппозиций. У Преображенского было широкое лицо и короткая русая бородка человека из народа. Настолько усталый, что во время наших собраний он, казалось, вот-вот заснет, но сохранявший свежую голову, наполненную данными по аграрному вопросу... Смилга, экономист, бывший командующий армией, доверенное лицо Ленина на Балтийском флоте в 1917 г., светловолосый интеллигент приблизительно сорока лет, в очках и с бородкой, лысеющий, очень заурядный, кабинетного вида. Он выступал как-то целый вечер в рабочей комнатенке, где полсотни человек стояли так плотно, что не могли пошевельнуться. Смилга сидел на табурете посреди комнаты и сухим тоном, без единой агитационной фразы, говорил о производстве, безработице, зерне, контрольных цифрах, планировании, за которое мы выступали. С первых дней революции партийные вожди не встречались в такой бедной и простой обстановке лицом к лицу с рядовыми активистами.
Я, как и Чадаев, входил в партячейку крупной вечерней ежедневной «Красной газеты». (Естественно, после своего возвращения из Центральной Европы я держался в стороне от комитетов и так называемых «ответственных» должностей.) Нас было около четырехсот печатников, наборщиков, линотипистов, служащих, редакторов и принятых на учет со стороны. Затерянные среди них, три старых большевика занимали посты в администрации. Десяток товарищей прошли гражданскую войну. Триста восемьдесят семь (примерно) оставшихся принадлежали к «ленинскому призыву»: рабочие, пришедшие в партию лишь после смерти Ленина, после упрочения власти, в разгар нэпа. Нас было пять оппозиционеров, из которых один сомнительный, все из поколения гражданской войны. Таково же было соотношение сил во всей партии, и это многое объясняет. Борьба идей велась вокруг трех вопросов, о которых говорили по возможности мало: положение в сельском хозяйстве, внутрипартийная демократия, китайская революция. Чан Кайши — советниками которого были Блюхер (Галин) и мой товарищ Ольгин, в прошлом один из бухарских победителей — начинал свой триумфальный марш из Кантона в Шанхай, одерживая неожиданные победы: подъем китайской революции. С самого начала по приказу аппаратных верхов дискуссия во всей партии была извращена. Комитет ячейки, подчинявшийся райкому, два раза в месяц проводил общие собрания с обязательной явкой и проверкой у входа. Какой-нибудь посредственный докладчик битый час доказывал возможность построения социализма в одной стране и обличал "маловерие" оппозиции. Не мудрствуя, просто разводил пожиже тезисы, опубликованные отделом агитации ЦК. Затем брали слово те, кого называли «активистами», всегда одни и те же: болтливые старые рабочие, любимцы парткома, молодые усердные карьеристы, которые тем самым метили на выдвижение. Я будто сейчас слышу, как молодой военный косноязычно объясняет с трибуны, что Маркс и Энгельс, вне всякого сомнения, не считали, что одна из «мелких западных стран» вроде Франции, Англии, Германии может построить социализм своими силами; но СССР — шестая часть суши! Президиум из рабочих, приближенных к начальству, составлял длинный список выступающих, чтобы ограничить время выступления для оппозиции и на цифрах показать участие масс в партийной жизни. Из оппозиционеров трое оставались в тени, только Чадаев и я брали слово, и нам давали по пять минут. Нельзя было терять ни секунды; с этой целью мы изобрели особый стиль. Мы говорили отрывочными фразами, утверждениями, излагали факты или задавали вопросы. Каждая фраза должна была попасть в цель, даже если крики «активистов» заглушали предыдущую. Как только мы открывали рот, раздавались реплики и возгласы, даже оскорбления: «Предатели! Меньшевики! Пособники буржуазии!» Следовало спокойно заметить председателю, что потеряно полминуты, и начать с рубленой фразы. Кто-то в президиуме торопливо делал заметки для горкома и ЦК. Зал следил за этим поединком безмолвно. Кричали десятка два старательных : мы давали отпор лишь им, уязвленные молчанием остальных.
Свободное копирование
