Гроза разразилась совершенно внезапно. Мы ее не ожидали. Несколько слов, брошенных Зиновьевым, которого я видел усталым, с потухшим взором, должны были бы просветить меня... Находясь проездом в Москве, я узнал (весна 1925 г.), что Зиновьев и Каменев, на вид все еще всесильные, два первых лица в Политбюро после смерти Ленина, будут свергнуты на ближайшем, XIV съезде партии, и что Сталин предложил Троцкому пост наркома промышленности... Оппозиция 1923 г. мучилась вопросом, с кем сомкнуться. Мрачковский, герой боев на Урале, сказал: «Не смыкаться ни с кем. Зиновьев, в конце концов, предаст нас, а Сталин надует». Активисты старой «рабочей оппозиции» вели себя уклончиво, находя нас слишком слабыми и не доверяя, как они говорили, авторитарному характеру Троцкого. Я опасался утверждения бюрократической власти Зиновьева; это было бы самым худшим... Все перемены должны работать на оздоровление. Как сейчас видно, я глубоко ошибался. Гроссман-Рощин, лидер синдикалистской группы «Голос Труда», впрочем, единственный ее член, оставшийся на свободе, поделился со мной своей озабоченностью:
— Сталин жалуется на шутов и холуев из Коминтерна и готовится лишить их куска хлеба, когда скинет Зиновьева. Не боитесь ли вы, что Коммунистический Интернационал от этого пострадает?
Я ответил:
— Нет ничего лучшего для Интернационала, чем лишить его куска хлеба. Рвачи уйдут в сторону, искусственные партии лопнут, это оздоровит рабочее движение.