Мне было чуть больше пятнадцати лет. Я стал помощником фотографа (потом конторщиком, чертежником, кем-то вроде техника центрального отопления...). Рабочий день тогда был десятичасовым. Если прибавить к этому полтора часа на обед и час на дорогу туда и обратно, получается, что мой день составлял двенадцать с половиной часов. К тому же подросткам платили (если платили вообще) просто смехотворно мало. Многие хозяева предлагали два года работать бесплатно в качестве учеников, чтобы овладеть ремеслом. Лучшее место было у одного пожилого предпринимателя, владельца шахт в Норвегии и Алжире. Он платил 40 франков (8 долларов) в месяц. Если бы не дружба, что бы со мной сталось в эту пору ранней юности?
Нас было несколько подростков, более дружных, чем братья. Раймон Кальмен, язвительный близорукий крепыш, возвращался по вечерам к своему старому алкоголику-отцу, шея и лицо которого состояли из одних только жутко напряженных жил. Сестра Раймона, красивая застенчивая девушка, любившая читать, коротала свои дни у окошка с геранью. Жан Де Бу, сирота, работавший на полставки в типографии, жил в Андерлехте, по ту сторону зловонной Сены, с бабушкой, безостановочно стиравшей уже полвека. Третий из нашей четверки, Люс, высокий, бледный и застенчивый мальчик, хотя и имел хорошую работу в сети магазинов «Инновасьон», был ею по-настоящему подавлен. Дисциплина, махинации и глупость, глупость, глупость. Ему казалось, все кругом идиоты на этом маленьком прекрасно организованном базаре, и, возможно, в известном смысле он был прав. После десяти лет такой работы Люс мог бы стать старшим продавцом и закончить свои дни заведующим секцией, совершив сто тысяч мелких подлостей. Вроде того, как поступили с одной хорошенькой продавщицей — ее уволили за грубость, так как она отказалась, видите ли, спать с инспектором. В целом, жизнь была повернута к нам своей довольно подлой, рабской стороной. Воскресенья являлись благодатными отдушинами, но ведь один только раз в неделю, к тому же — без гроша в кармане. Иногда мы бродили по оживленным улицам в центре города, веселые, полные замыслов и сарказма, с презрением отвергая соблазны. Презрения требовалось немало. Молодые поджарые волки, гордые и мыслящие, мы опасались стать приспособленцами, имея перед глазами примеры старших, пустившихся поначалу в революцию, а потом... «Что будет с нами через двадцать лет?» — спрашивали мы себя. Прошло тридцать лет. Гильотинирован Раймон — «анархистский бандит», как писали газеты. Это он по пути к мерзкой машине доброго доктора Гильотена бросил репортерам свой последний сарказм: «Хорошо смотреть, как умирает человек, а?» Я вновь встретил в Брюсселе Жана, рабочего и профсоюзного организатора, оставшегося стойким анархистом после десяти лет каторги. Люс умер от туберкулеза. На моем счету более десяти лет разного рода неволи, борьба в семи странах, двадцать книг. Собственности не имею. За спиной: победоносная революция, которую извратили, несколько революций неудачных и так много жертв, что голова идет кругом. И говорить, что это еще не конец... Закроем здесь скобки. Таковы пути, которые были нам суждены. Но сейчас я еще больше верю в человека и будущее, чем в то время.
Свободное копирование
