Сейчас, перечитывая сохранившуюся у меня кучу погромных статей в русской прессе и свою переписку с разными редакциями и лицами, причастными к раздуванию этой позорной кампании, я задаюсь вопросом и ответить на него не могу: зачем понадобилось нашему бывшему другу, крупному московскому физику, а теперь главному редактору «22» Александру Воронелю, когда-то порвавшему все отношения с Хмельницким, печатать его статью, в которой грязная клевета сочеталась со всхлипами больной совести разоблаченного стукача?
Этот вопрос я задал самому Воронелю в своем письме к нему и получил от него пространное послание с рассуждениями об относительности моральных критериев и о неправомерности в таких вопросах руководствоваться «групповыми интересами» (это он дружеские отношения назвал групповыми интересами!). Возмущенные письма в редакцию журнала «22» и лично Воронелюписали Лев Копелев, профессор Е. Эткинд, отсидевший по доносу Хмельницкого Ю. Брегель, его близкие друзья Юлий Даниэль, Лариса Богораз и многие другие. По поводу отождествления Хмельницкого и Синявского («они вылупились из одного яйца» — сообщал мне Воронель) Лариса писала: «Ты хотел, чтобы твой читатель в полутонах, в равномерном размазывании черного по белому вообще утратил понятие об этой цветовой оппозиции. Но вспомни Галича:
Не все напрасно в этом мире,
(Хотя и грош ему цена),
Покуда существуют гири
И виден уровень говна!
Похоже, что в вашем высокоцивилизованном мире отказались от простецкого говномера, а нового прибора того же назначения не придумали. Так и живите пока».
Но на человека, принявшего на себя функцию морального лидера, никакие аргументы не действуют.
Уходят, уходят, уходят друзья,
Одни в никуда, а другие в князья...
— пел тот же Галич. И это — главная боль моей старости.
Н. Лесков писал об одном из героев своего рассказа «Административная грация», что тому «выпала высшая радость, доступная передовому интеллигенту: он узнал гадость про своего ближнего». Радость в определенных кругах русской эмиграции от пасквиля Хмельницкого была великая; поднялась вторая волна «разоблачений» Синявского.
Максимов, как с цепи сорвавшись в своей ненависти к Синявским, рассылал ксерокопию статьи Хмельницкого по всем редакциям и просил у журнала «22» разрешения перепечатать ее в своем «Континенте». Когда Н. Горбаневская, ставшая теперь ответственным секретарем «Континента», как-то появилась в нашей комнате на ВВС и на нее насели сотрудники с прямым вопросом, собирается ли журнал печатать эту вонючку, она ответила дипломатически: «Не печатать, а перепечатывать». Еще один моральный авторитет Феликс Светов вещал из Москвы, имея в виду Синявского: «Нет более омерзительного “запаха”, чем любое сотрудничество с ГБ в любой форме...».
Меня эта травля больно задела не только из-за сочувствия к Андрею; я никогда раньше не видел его в таком удрученном состоянии. В памяти моей прочно отпечаталась, а теперь всплыла, история друга моей юности Юрки Артемьева, вынужденного пойти на связь с ГБ и спасшего меня от верной тюрьмы. И, очевидно, не только меня: по крайней мере, никто из наших общих друзей и знакомых не оказался за решеткой по его «доносам». И всплыви история Юрки в те дни, никакие мои свидетельства и показания не смогли бы убедить эту компанию в том, что не любое сотрудничество, не в любой форме пахнет омерзительно. Сами они не ощущали запаха того, что, участвуя в травле Синявского, они вольно или невольно работали на КГБ. Что, надеюсь, будет ясно из дальнейшего моего изложения хода событий.
Свободное копирование
