В первых числах мая Миша, едучи в села, снова пригласил меня с собой. Я увидел уже знакомую мне мрачную картину. Новое, что бросилось в глаза - это то, что сельские дороги, по которым не было нужды ездить тракторам и колхозным подводам, зарастали травой. Точно также зарастали крестьянские дворы. Количество опустевших изб за время между моими поездками должно быть сильно возросло. Много сел вымерло на 70-80%.
При въезде в села почти повсюду стоял актив, не выпускавший колхозников из села. Принимались всевозможные меры, чтобы заставить оставшихся в живых продолжать далеко еще незаконченный сев, а также производить шаровку посевов сахарной свеклы (междурядное рыхление посредством ручных тяпок). В целом ряде сел и на полях колхозники, как сговорившись, рассказывали как их утром первого мая сгоняли на митинг, где местные и приезжие начальники говорили о больших достижениях, но также говорили о плохой работе колхозников и провале посевной кампании и лодырничестве. Не говорилось ничего лишь о том, что люди умирают от голода, о массовом, местами поголовном падеже лошадей, о почти сплошном уничтожении коров (свиней, овец и птицы давно и в помине нету). С митингов людей гнали на работу.
В иных колхозах на месте митингов оставались умирающие или успевшие умереть во время митинга. Как и в Киеве, во всех селах накануне первого мая были произведены аресты по черным спискам ГПУ.
Проезжая среди все больше зеленеющих полей, я обратил внимание на ярко зеленые густые посевы. Оказывается, это была падалица (давшие всходы неубранные в прошедшем году хлеба). В одном месте на этом зеленом ковре лежала, раскинув руки, девушка с рассыпавшимися по зелени пышными косами.
У нее был разрублен череп. Рядом лежала пустая корзинка. Работавшие неподалеку колхозники говорили, что она лежит уже третий день. Убита она была, видно, в надежде найти что-либо в корзинке. Но как свидетельствуют женщины, корзинка ее была пуста, поскольку она лишь шла из села в поиски пищи. Следовательно, она убита на всякий случай. Такие убийства являются довольно частым явлением.
Для подбора трупов по селу ездит подвода. А об этой девушке председатель сельсовета говорит: "Не стану я за этой ленюгой, ушедшей из села, чтобы увильнуть от работы, посылать подводу! Пусть там ее, падло, воронье съест..."
Машина нагнала группу женщин человек в 20. Они загородили дорогу, подняв тяпки. Боже мой, какие это были страдалицы! Хотя уже травы было много, но на "подножном корму" видно трудно выжить человеку, так истощенному. В большинстве встречавшиеся нам вели себя тихо, как уже обреченные. В этой же группе были довольно активные. Они плакали, жалуясь на свою незаслуженную горькую долю. Все они кого-либо похоронили, то мужа, то ребенка, то нескольких детей, то всю семью. Теперь они так тяжко работают. "Работаем с утра до ночи, чтобы спасти буряк. А чем нас кормят, поглядите." Они развязывали узелочки. "Вот! Одна ложка гнилой чечевицы и щепотка соли. Это нам выдается на целый день. В результате такого питания на работу идет звено в 5 человек, а с работы 4 или 3. Вон белеют...Это наши остались мертвые, а мы вот переходим на другой участок, где еще кое-кого оставим. Нет, не спасти нам буряк! До прополки мало кто выживет." Кроме сочувствия, мы ничем не могли помочь несчастным. Я обратил внимание на новую нотку, появившуюся в разговоре этих колхозниц. Это слова, выражавшие в какой-то мере беспокойство о спасении буряка. К этому собственно сводился смысл жалобы. Рассказывая о тех невообразимых трагедиях, которые представляла потеря дорогих им людей, они должно быть хотели воздействовать не столько на наши сердца, сколько на разум, и подсказывали, что для спасения буряка, надо хоть их спасти. О, многострадальные мученицы, прежняя краса и цвет богатой Украины! Что от вас осталось и сколько вас осталось?..
Свободное копирование
