В последнее время Миша больше времени проводил на селе, чем в городе. Возвращаясь, он мне рассказывал о виденном им в селах. Как-то, собираясь в длительную поездку по области, рассчитанную на несколько дней, он пригласил меня с собой.
Уже на окраинах Киева я увидел много голодных, лежавших на улицах и площадях мертвых и еще живых. За городом вдоль дороги, по которой мы ехали, наблюдалась та же картина. Было много идущих, но не меньше валяющихся на дороге и в канавах. Все они были или до предела истощенные , или опухшие. Вместо глаз лишь щелочки, лица, налитые водой, даже просвечивали. Руки и ноги также опухшие. Все эти люди были грязные и в большинстве оборванные. Часто встречались трупы, лежащие поперек дороги, и их все объезжали. В селах, которыми мы проезжали, было то же самое. Здесь веяло жуткой пустотой и разрухой. Ни одного забора нигде не было, все они пошли на топливо, т.к. колхозники соломы на топливо не получали и она колоссальными скирдами гнила на поле. Дров также негде было достать, а самому идти собирать хотя бы сушняк в лесу запрещалось под угрозой закона от 7/8. Почти все сараи были разобраны также на топливо или для колхозного строительства. Все большие стодолы, являвшиеся неизменной постройкой каждого крестьянского двора, уже давно были разобраны и ушли на строительство колхозных дворов.
Местами почти сплошь были раскрыты крыши хат. Солома с них также употреблялась или на топливо, или на корм корове, если у кого она была, так как для корма скоту колхозник не получал даже гнилой соломы. Он жил и работал исключительно для государства. Бесчисленное количество изб стояло без дверей и мрачно глядело своими черными отверстиями не месте вынутых окон. Это все были выморочные хозяйства, где не осталось ни души живой. Местами такой страшной пустыней, гнетущей душу и навевающей ужас, была целая улица вся подряд, в сотню дворов. В каждом селе неизменно трупы и трупы на улицах, во дворах, в канавах. Даже предсмертная агония проходила незаметно. Люди как бы не умирали, а медленно угасали. Уже было тепло и сельский воздух вместо благоухания наступившей весны был насыщен тяжелым трупным запахом, т.к. местами трупы не убирались по неделе. Мы изредка останавливались и Миша давал кусочек хлеба или сахару кому-либо из голодных, особенно детям и молодым девушкам и юношам. Вот на краю деревни лежит юноша. Русые кудри окаймляют его красивый лоб. На нас глядят нежные голубые глаза, застилаемые уже туманом безразличия ко всему на свете. Он изредка судорожно вздрагивает. Остановив машину, Миша быстро достает бутылку с молоком и наливает его в маленькую кружечку. Подходим к умирающему. Глаза его из безразличной позы переносят свой взгляд на нас. Трудно сказать, что в них отражалось. Это была непередаваемая тоска, это была вместе с тем мольба, а может быть это был жесточайший укор. Руки юноши уже не подымаются к кружке. Приподняв его за плечи, я поддерживаю, а Миша пробует влить молоко в рот. Видно, что несчастный силится открыть рот, но последние силы его уже оставили, хотя искра жизни еще не угасла. Мы раскрываем ему рот и понемножку вливаем молоко. Захлебнувшись пару раз, он начинает его глотать, широко открыв глаза. "Ничто не является столь действенным средством для спасения умирающего от голода", - говорит Миша. Осторожно опускаю голову юноши на землю. Выражение глаз его меняется. Он что-то пытается сказать. "Немножко полежи спокойно, - говорит ему Миша , - вот он уже спасен, если бы кто-нибудь о нем позаботился." - замечает он. Из дома, стоящего внутри двора, выходит молодой человек, одетый в военную шинель нараспашку, синие кавалерийские брюки и защитную шевиотовую гимнастерку. Через плечо у него висит портупея. Подойдя к нам, он с презрительной усмешкой замечает:"Зачем возитесь с ними, всех не спасете. Да ведь через полчаса все равно он умрет". Оказывается, это был заместитель начальника политотдела МТС по партийно-массовой работе. Здесь как раз был дом, где помещался политотдел. Юноша снова что-то пытается сказать и уже шевелит рукой. Наклоняемся к нему. Еле внятным шепотом, заплетающимся языком он говорит: "Я не хочу умирать, я буду хорошо работать, пусть меня снова возьмет совхоз. Я еще работал, но из-за ноги меня выгнали из совхоза и я теперь умираю от голода". Мы обратили внимание на его ногу. Весь верх ступни представлял огромную рану, распухшую и гниющую. Оказывается, он разрубил ногу на работе в совхозе. Вследствие недоедания рана не заживала. Вместо лечения его попросту выгнали, экономя те незначительные продовольственные ресурсы, которые отпускались для рабочих совхоза. Миша написал записку директору совхоза, где обязывал его немедленно взять этого своего рабочего, обеспечить ему за счет совхоза лечение, после чего вернуть его на работу. Миша очень разозлился: "Вот люди-то, а! Пока человек работал - был нужен, а заболел - так его вон со двора. Даже скверный хозяин с собакой, служившей ему, не всегда так поступит."
Он передал записку политотдельцу и просил экстренно же передать директору совхоза.
Свободное копирование
