На следующий день мы подошли к какой-то пристани, и закупки делал уже я. Владимиров, которому пришлось выдавать деньги, принял меня очень холодно. Я держался с ним так же. Когда, после отхода от пристани, он сказал, что намерен произвести обыск и чтобы я передал об этом товарищам, я сказал, что передам, но не ручаюсь, что обыск сойдет благополучно. Обыска Владимиров не произвел ни в этот день, ни на другой. А в это время большинство товарищей потребовали у Баранова, чтобы он прекратил демонстрации. Это так раздражило его, что он подбежал к жандарму, помахал ножом перед самым его носом и — бросил нож в воду.
Волнение понемногу улеглось. С Владимировым у меня по-прежнему были очень холодные отношения, и я довольно резко отклонял его завоевательные попытки. Но, с другой стороны, он заметил также, что вызывающие выходки прекратились. Установился известный режим, не стеснительный для нас, но и не грозивший столкновением. Он почувствовал известный предел, у которого следовало остановиться, и не стремился преступить за него.
Тогда и его отношение ко мне стало меняться. Однажды, когда опять мне приходилось сводить с ним счеты и я делал это все тем же официальным тоном, он вдруг откинулся на своем стуле и неожиданно для меня сказал:
— Ну вот… все хорошо… А я, признаться, очень вас боялся…
— Почему?..
— Выбрали вас вместо Грабовского, и я ждал столкновений… К тому же о вас ужасные отзывы вятской администрации.
Мне вдруг вспомнился эпизод с «причиной высылки», и я сказал:
— Послушайте… Не можете ли вы показать мне статейный список?.. За что именно я высылаюсь?..
— Этого никак не могу. Не имею права.
Я не настаивал. Но на одной из следующих остановок он опять заговорил об этом:
— Если вы дадите мне слово, что никому не скажете, то…
Я дал слово, и он подал мне, очевидно заранее приготовленный, статейный список. Я взглянул и… изменился в лице. В списке действительно было написано: «Высылается в Якутскую область на основании высочайшего повеления 8 августа 1878 года за побег с места ссылки в Вятской губернии».
Я не думал, что эта гнусная ложь вятской администрации произведет на меня такое действие.
— Если поблизости есть телеграф, — сказал я Владимирову, — то я должен сейчас же телеграфировать министру внутренних дел. Это гнусный подлог. Я ниоткуда не бежал.
— Да, конечно, конечно… — заговорил смущенно Владимиров. — Но… Я не имел права показывать вам статейный список, а вы дали слово…
— Ну хорошо… Но скажите, что же мне делать?..
— Когда мы приедем в Иркутск, подайте просьбу, чтобы вам дали выписку из статейного списка.
— И вы думаете, что просьбу удовлетворят?.. Скажите по совести…
— По совести?.. Нет, вероятно, откажут… А вот по прибытии на место…
— То есть в Якутскую область?.. Спасибо за совет. Слово свое я, конечно, сдержу. Но понимаете ли вы, полковник, как много вы препровождаете людей, над которыми совершены величайшие подлости… И как трудно требовать от нас покорного подчинения вашим «законным требованиям».
Жандарм казался смущенным. Как читатель увидит ниже, мне скоро пришлось с ним расстаться, но впоследствии я слышал, что всю остальную дорогу до Иркутска он держал себя очень корректно и никаких больше столкновений у него с партией не выходило[1].