Работа началась трудно. Учиться было не у кого. Опыта работы также не было. До меня тоже не было никому никакого дела. Единственно кто меня подбадривал и наставлял, был Петр Герасимович. Он выделил мне помещение для занятий. Ремонт помещения и мебели сделать было легко. Рук заключенных хватало с избытком, только успевай давать работу и обеспечивать материалами. К окончанию ремонта были скомплектованы учебные группы курсов, утверждены программы. Петр Герасимович одобрил, что кроме меня, преподавание будут вести специалисты из заключенных. Для этого пришлось пересмотреть в спецчасти горы личных дел. Заключенных с высшим образованием было очень много. Хотя работа и пошла, но она меня тяготила своей рутинностью. Это было не для меня. Желание получить профессию, например станочника по дереву или штамповщика по металлу, у многих заключенных было велико. Особенно желателен им был конечный результат - получить удостоверение и разряд.
В процессе работы я ближе узнавал жизнь заключенных. Сначала, это была, для меня, какая-то обезличенная, одетая в темно-серую робу, масса людей. Потом я стал узнавать каждого лично. Стал ближе знакомиться. Считаю, что в большинстве в то время это были не преступники, а несчастные люди, попавшие в тиски тогдашней системы и ей прислуживающей юстиции. Попадались и мерзавцы, но их было меньше.
А вот о "исправителях" у меня сложилось другое мнение. Сначала скажу о низшем звене, сверхсрочниках-надзирателях. Это были малообразованные, но уже с садистскими наклонностями люди. Сталинизм, в средствах массовой информации был уже осужден. Но только на словах. А на деле? Эти люди десятилетиями измывались над заключенными, но их никто не уволил. Они еще долго, до самой пенсии, работали в лагерях. Они не стали другими. И если человек, благодаря системе, стал садистом, то при любых условиях он ангелом не станет. Несколько лет спустя я прочитал книгу Солженицына "Один день Ивана Денисовича". Ох, как это было похоже. Прямо один к одному. Недаром, вскоре, книга была изъята и запрещена. Все пока оставалось, как и в тридцатые годы.
Не лучше, за небольшим исключением, были офицеры - начальники отрядов, служб. Для них заключенные также были не люди, а пыль. Все оставалось в лучших традициях сталинизма времен Берии. Хотя и было провозглашено о недопустимости верховенства в государстве НКВД, а позже МВД, над обществом, все оставалось по- прежнему. Взять хотя бы такой пример. У нас вольнонаемный начальник цеха, имеющий высшее образование, имел оклад тысячу двести рублей. В рабочее время в его подчинении было триста, и более рабочих-заключенных. Начальник цеха был ответственен и за план, и за материалы, и за дисциплину на производстве. А вот начальник отряда, имеющий, в лучшем случае, образование училища МВД, получал тысячу пятьсот рублей. Плюс, государство его обувало и одевало. Он отвечал за дисциплину тех же заключенных, и только. Прав у начальника отряда было много. Он мог сделать с заключенным все что угодно. А начальник цеха? Только пожаловаться тому же начальнику отряда. Как мог смотреть этот начальник в погонах на начальника без погон? Свысока, презрительно, как на будущего заключенного, и не более. Хрущев это осудил, но только на словах. А может он один и не мог ничего сделать. Скорее всего, это так и было. Мой начальник колонии, один также не мог переломить нравы своих помощников. Петр Герасимович был белой вороной среди инквизиторов.
Свободное копирование
