Я ехала в ведомство, которое иссекло всю жизнь. И подумала: «В действительности все может случиться, а если же обойдется, то когда я еще окажусь в этих краях?» И перед «концом», не прячась, не таясь от «розыска», послушная сильному внутреннему толчку, я вышла из поезда на станции Раздельная, чтобы ехать в Одессу.
Разомлевшие от жары, одетые в яркие сарафаны, загорелые, смеющиеся одесские женщины показались диковинными, а жизнь южного города — ненормальной. Похоже, я была безнадежно больна, а эта жизнь — бессовестно здорова.
На дребезжащем одесском трамвае я доехала до улицы Павлова. Дверь в квартиру с нужным номером отыскала в подворотне давно не ремонтированного дома.
Ванда Разумовская, видевшая Ольгу Петровну на Севере, когда она приезжала на свидание к Александру Осиповичу, сказала однажды: «Эта дама в белых перчатках». Вспомнив об этом только сейчас, я, смущенная тем, что буду не способна к светскому общению, с замиранием сердца нажала на кнопку звонка.
Дверь открылась не сразу, после щелчка. За ней никого не оказалось. Откуда-то сверху женский голос спросил:
— Кто там? Вам кого?
Оказывается, наверху нажимали на педаль, и дверь на первом этаже отворялась.
— Мне нужна Ольга Петровна, — сказала я.
— Она сейчас в Кишиневе, — ответили оттуда же. — Работает теперь там на «Молдовафильме» (а я ведь только что проезжала мимо Кишинева).
— Спасибо. Извините.
Я повернулась, чтобы уйти. Сверху опять окликнули:
— Вы не сказали, кто ее спрашивает. Как передать?
— Мое имя ей ничего не скажет. Она меня не знает.
— Минуточку, минуточку! Подождите.
Кто-то сверху начал спускаться. Появилась пожилая женщина с очень добрым лицом.
— Кто же все-таки? Я — сестра Ольги Петровны, Елена Петровна. А вы?
— Передайте: спрашивала Тамара Петкевич.
— Кто, кто? — женщина изумленно вскинула брови. — Тамара Петкевич? Вы и есть она? И что? Могли бы так взять и уйти? Кто ж так делает?
Я растерялась.
— Саша столько о вас писал! — качала головой Елена Петровна. — Так мы вас ждали! А она — уходить… Сейчас же поднимайтесь.
Я подчинилась повелительному тону. А Елена Петровна продолжала командовать:
— Наденьте эти туфли. Теперь познакомьтесь с нашей мамой. Ей девяносто пять лет. Зовем мы ее «Зайка». Садитесь на диван. Сейчас накормлю, пойду налью ванну, а пока она будет наполняться, спущусь вниз и дам Олюшке телеграмму, почта в нашем доме. Вот книга. Здесь ягоды, ешьте, отдыхайте.
Сама не знаю, почему, мне показалось в тот момент, что я каким-то чудом дошла до родного дома. Я страшно, невыносимо устала. И выбилась из сил.
Получив телеграмму, Ольга Петровна к вечеру уже примчалась в Одессу. На пороге появился светлый человек. Это было первым, побеждающим все остальное, впечатлением. Мне подумалось, что внешность ее придумана лишь для того, чтобы притушить строгостью сияние и теплоту.
От Александра Осиповича письма не приходили. Получал он от нее посылки на новый адрес или нет, Ольга Петровна не знала. Надеяться на послабление в лагерях «особого режима» не приходилось.
Ольга Петровна спрашивала об Александре Осиповиче. Я рассказывала. Какие там «белые перчатки»! Рядом сидел трепетный, отзывчивый человек. По профессии кинорежиссер, Ольга Петровна не отказалась от репрессированного мужа, как от нее того требовали. Ее ущемляли, притесняли. В конце концов она перевелась с Одесской киностудии на «Молдовафильм».