11 марта 1859 года, среда
Замечательный день: я представлялся государю. Я приехал во дворец в половине первого часа. В приемной зале, обращенной к адмиралтейству, находилось несколько генералов и флигель-адъютантов. В стороне генерал-губернатор Игнатьев разговаривал с графом Блудовым. Я объявил дежурному флигель-адъютанту, зачем приехал. Через несколько минут подошел ко мне Игнатьев и осыпал меня любезностями. Немного спустя, из кабинета государя вышел министр народного просвещения. Увидев меня, он подошел ко мне.
-- А мы только что говорили о вас с государем, -- сказал он, -- я бранил вас.
-- Знаю, ваше превосходительство, -- отвечал я, -- что ваша брань не во вред мне.
За Ковалевским пошел в кабинет государя граф Блудов. Прошло с час времени. Явился граф Адлерберг, поговорил немного и куда-то ушел.
В ожидании от нечего делать я расхаживал по зале, поглядывая то в окна, то на стены, то на знамена, висевшие в углу.
Наконец часа в два граф Адлерберг позвал меня к государю.
-- Очень рад познакомиться с вами, -- сказал мне государь с невыразимою любезностью.
Я поклонился и ожидал, что его величеству еще угодно будет мне сказать. Он продолжал:
-- Я со вниманием и с удовольствием читал вашу записку. Желательно, чтобы вы действовали влиянием вашим на литературу таким образом, чтобы она согласно с правительством действовала для блага общего, а не в противном смысле.
-- Это, ваше величество, -- отвечал я, -- конечно, есть единственный путь, которым можно идти к величию и благоденствию России. Употреблю все силы мои для служения этому делу.
-- Есть стремления, -- продолжал государь, -- которые несогласны с видами правительства. Надо их останавливать. Но я не хочу никаких стеснительных мер. Я очень желал бы, чтобы важные вопросы рассматривались и обсуживались научным образом; наука у нас еще слаба. Но легкие статьи должны быть умеренны, особенно касающиеся политики.
Государь особенно налег на слове политика.
-- Государь, -- отвечал я, -- осмелюсь сказать, основываясь на продолжительных моих наблюдениях и опыте, что лучшие и, следовательно, имеющие наиболее влияния умы в литературе не питают никаких враждебных правительству замыслов. Если встречаются какие-нибудь в этом роде ошибки и заблуждения, то разве только в немногих еще шатких и неопытных умах, которые не заслуживают исключительного внимания.
-- Не надо думать, -- заметил государь, -- что дело ваше легко. Я знаю, что Комитет не пользуется расположением и доверием публики.
-- Моя роль, как я ее понимаю, ваше величество, быть примирителем обеих сторон.
-- Опять повторяю, -- сказал еще государь, -- что мое желание не употреблять никаких стеснительных мер, и если Комитет понимает мои виды, то, несмотря на трудности, может все-таки что-нибудь сделать.
При словах "если Комитет понимает мои виды", государь значительно взглянул на Адлерберга.
Было сказано еще несколько слов об издании предполагаемой правительственной газеты, а затем государь крепко пожал мне руку и чрезвычайно ласково проговорил "Постарайтесь!", поклонился и оставил меня.
Во все время разговора я стоял против него, а граф Адлерберг сбоку, возле меня.
Трудно передать кротость, благородство и любезность, с какими государь говорил. Меня особенно поразило во всем тоне его, в улыбке, которая почти не сходила с его уст, по временам только сменяясь какою-то серьезною мыслью, во всем лице, в каждом слове -- какая-то искренность и простота, без малейшего усилия произвести эффект, показаться не тем, чем он есть в душе. В нем ни малейшего напускного царственного величия. Видно, что это человек любви и благости, и он невольно привлекает к себе сердце. "О, -- подумал я, уходя от него, -- сколько бы можно делать с тобою добра и сколько бы ты сделал его, если бы был окружен людьми более достойными тебя и более преданными тебе и благу России!"
При выходе из дворца я еще раз встретился с Адлербер-гом и выразил ему, как я очарован государем.
-- Государь на вас надеется, -- сказал он мне. Утешительно также видеть, что государь понимает трудности дела. Он несколько раз повторил это. Я боялся слишком высокого тона, который похож на приказание делать во что бы то ни стало и который говорил бы, что все можно, что велено. Между тем он только изъявлял свои желания, свои виды и советовал, а не высочайше повелевал. Он, кажется, тоже понимает, что в настоящем деле нет места для обычной сухой административной формальности.
Из дворца я прямо отправился к министру, но, узнав, что он занят докладами и что у него Муханов, я не пошел к нему.
Свободное копирование
