Самой примечательной из дам, трудившихся под началом Е.Н. Коншиной, была Анна Вагановна Аскарянц. Революция покалечила ее судьбу, не дав ей завершить высшее образование. С незаконченным высшим она и маялась целые годы, пока не попала в создававшийся В.Д. Бонч-Бруевичем Литературный музей. Здесь-то обнаружилось истинное ее призвание: она оказалась прекрасным археографом и палеографом. Не было рукописи или почерка, который не смогла бы уверенно прочесть Анна Вагановна. Обладая при этом добросовестностью, граничащей с маниакальностью, она без конца проверяла и перепроверяла себя, пока не приходила к совершенно неопровержимым выводам. Поэтому ее участие в довоенных изданиях Литературного музея было незаменимым.
В нашем отделе она оказалась также еще до войны и здесь продолжила работу по тематике, и прежде для нее главной, — Герцен и Огарев. , Вместе с Я.З. Черняком она опубликовала в «Записках» записные книжки Огарева, впервые восстановив последовательность их текста. В упоминавшейся серии каталогов ей принадлежали описания рукописей Герцена и Огарева, ставшие эталоном изданий такого рода. Постепенно , и в нашем отделе и вне его она стала главным авторитетом в области текстологии, и в этом качестве ее привлекали к самым разнообразным делам (архив художника А.А. Иванова, сборник «Декабристы. Новые материалы» и др.). Именно она подготовила к печати текст двух первых томов четырехтомного дневника Д.А. Милютина, изданного П.А. За-йончковским и ставшего основой его докторской диссертации. Работавшие над следующими томами сотрудники уже следовали заданному ею уровню текстологической подготовки. Требовательность ее при подобной работе достигала немыслимых высот — и, несмотря на это, она была всеобщей любимицей.
Дело в том, что за пределами своих профессиональных занятий Анна Вагановна была почти ребенком — милым, доброжелательным и наивным человеком, с душой, всегда открытой к дружбе и привязанности. Личная жизнь у нее не сложилась, она жила с такой же доброй и милой старушкой-матерью, а главной семейной привязанностью был племянник Вартанчик. Избалованный матерью и теткой, он, став взрослым, был крайне неблагополучным человеком, вечно попадал в какие-то неприятные истории, и Анна Вагановна должна была без конца его выручать.
Фантастически организованная и целеустремленная за своим письменным столом, в остальном она была в такой же степени неприспособленной и неорганизованной. Жили они на Знаменке (тогда улице Фрунзе), в двух шагах от библиотеки, и тем не менее именно Анна Вагановна чаще всех опаздывала на работу — в те годы дело нешуточное. Дисциплина была железно-бессмысленная: у каждого входа в библиотеку стояли контрольные часы, в которые сотрудник вставлял свою личную карточку, и они выбивали на ней время прихода и ухода. Опоздания влекли за собой не только неприятные объяснения во всемогущей тогда инстанции — отделе кадров, но и санкции в виде лишения талонов на те или иные блага. Петр Андреевич добивался, чтобы такие казусы возникали как можно реже.
Анна Вагановна, с ее бесхитростным неумением себя защитить, боялась кадровиков как огня. И, однако, именно она подлетала бегом, задыхаясь, в последнюю минуту до половины девятого к контрольным часам, а «отбившись», как мы говорили, и войдя в гардеробную, должна была долго приходить в себя. Был даже случай, когда, сняв пальто, она обнаружила, что второпях забыла надеть юбку, и пришлось потихоньку выпускать ее через проходную — чтобы она могла сбегать домой одеться. Я умоляла ее выходить из дома на 10-15 минут раньше и не подвергать такой нагрузке сердце, она всякий раз обещала, но все повторялось снова и снова.
На Елизавету Николаевну она просто молилась, и между ней и другой старинной нашей сотрудницей Н.К. Швабе постоянно шла глухая борьба за расположение своего кумира.
Анна Вагановна поздно ушла на пенсию, долго жила и скончалась в глубокой старости. Я всегда вспоминаю ее не просто с теплым чувством, но и с чувством, окрашенным тем юмором, под знаком которого она неизменно шла по своей нелегкой жизни.
Свободное копирование
