Предвоенная пора - 7

Но мне пора вернуться к последним 30-м годам.

Павлик, кончавший физфак по кафедре оптики, был распределен в НИКФИ (Научно-исследовательский институт кинематографии и фотографии) и пропадал там, осваивая навыки физика-экспериментато­ра. Несмотря на вполне мирное наименование института, он накануне войны был, по-видимому, обращен к военной тематике, и именно ею занимался мой муж.

Он тем более охотно исчезал из дома, что обстановка у нас станови­лась все более напряженной. Отношения его с моей мамой не залади­лись с самого начала: столкнулись два непримиримых характера. Мама была убеждена, что, придя в ее дом, да к тому же фактически в качестве иждивенца (наши стипендии далеко не обеспечивали наше существова­ние), Павлик обязан беспрекословно подчиняться ее порядкам. Он же полагал, что молодая семья имеет право жить по-своему.

Отец, с его неисчерпаемым добродушием и терпимостью, старался улаживать постоянно возникавшие конфликты, но все менее успешно. Да и сам он все чаще принимал мамину сторону, особенно когда вы­яснилось, что у нее опасная болезнь сердца. Мне же, что говорить, до­ставалось с обеих сторон.

Дело особенно обострилось, когда родился Юра, и через год маме пришлось оставить работу в Институте курортологии, где она была окружена почетом и уважением. Ее возмущало легкомыслие, с которым в это тяжелое время студенты, далекие еще от умения что-то заработать, решились завести ребенка — и она обвиняла в этом Павлика. Мужчину, старшего в молодой семье по возрасту, взвалившего, таким образом, но­вую тяжесть на ее плечи. Хотя была и домработница, наша Васена.

В сущности, она была права Но нельзя все-таки обожая, естествен­но, внука, попрекать его существованием молодых родителей — тем бо­лее что, едва она оставила работу, они бросились подрабатывать, чтобы пополнить семейный бюджет. Одним словом, дома было тяжело.

Когда мы поженились, отец был уверен, что получит для нас комна­ту. Ему это твердо обещал нарком Хинчук — для наркомата строился дом (где-то за городом, но близко к Москве, кажется, в Перловке). Таким образом, мы вовсе не собирались жить вместе с родителями, и только на этом условии мама согласилась на приезд Павлика. Но потом исчез Хинчук, растаяли обещания, и мы остались в одной с родителями ком­нате на Ржевском. А Васена спала на сундуке в общем коммунальном коридоре.

Когда я ждала ребенка и стало ясно, что продолжать жить вместе будет невозможно, мы начали искать комнату за городом. Я собиралась взять академический отпуск и сама растить младенца. Но тут взбунто­вался отец, правильно понимавший, что это чревато отказом от завер­шения высшего образования (мне оставалось учиться после родов еще два года). Он предложил и реализовал другой вариант: большая наша комната была перегорожена поперек на две части, в соотношении при­мерно 25 на 10 метров, и у нас образовалась своя комнатка, правда по­лутемная - свет проникал только через стекла в верхней части перего­родки.

Разумеется, не могло возникнуть и мысли о том, чтобы в большей, светлой части комнаты жили мы, - это было бы уже невообразимым по­сягательством на остатки маминого дома. Но было, вместе с тем, нечто ненормальное в том, что новорожденный ребенок должен был расти в темноте. Мама брала его к себе только в наше отсутствие.