Но вот в конце ноября 1941г. на мое имя пришли сразу четыре открытки; сколько у меня было радости; на один момент я забыл все лагерные невзгоды.
В прочем не только у меня была радость в получении весточки, но и у моих одноэтапцев. Это были первые весточки из нашего этапа.
Ну думаю с внешним миром связь установлена, теперь на душе будет немного легче.
В последствии я лишь узнал, с каким трудом моим родным пришлось узнать мой адрес.
Когда меня угнали из Москвы, конечно моих родных об этом ни кто не известил. Но вот моя жена пошла в Бутырки на мой счет положить 25р, ей там сказали, что меня там нет, угнали в этап, а куда угнали не знают и спрашивать не у кого.
Надо сказать, что в то злосчастное время у ворот Бутырки толпились ежедневно сотни обездоленных: жен, матерей, детей и сестер, разыскивая своих родных и близких. И вот кто то из этих людей ей сказал «Идите в Сокольники и там вам дадут адрес, куда отправили вашего мужа?»
Она пошла в Сокольники и ей сказали, что меня отправили в Сухобезводное, Горьковской обл.. а через пару дней там же ей сказали, что меня перегнали в Устьвим Лаг, Коми АССР.
Получив такую справку, моя дочь написала письмо на имя начальника Устьвим лага МВД. (Начальником с 31.08.40 по 02.10.42 был капитан ГБ Решетников П.М.). И вот н-к 3 г-о отдела Устьвимлага, был на столько любезен, что ей прислал письмо с указанием моего адреса.
Время двигалось к зиме, с выпадом большого количества снега и с трескучими морозами в 35 – 400, а иногда он доходил и до 500, на работу ходили за 7 – 8 км., в рваном бушлате, кордовых ботинках (валенок на всех не хватало), в ватных чулках. В ботинки набивался снег, на пятках образовывался ледяной ком, тка что ходить было не возможно.
На работу выходили темно и с работы приходили, то же темно, в особенности в зимнее время.
В следствие этого, частые были случаи, чтобы избавиться от работы люди калечили себя: рубили себе кисти рук, пальцы, пускали в глаза раствор чернильного карандаша. В следствие чего в лагере чернильные карандаши были запрещены. За это шли под суд, не боясь увеличения срока, лишь бы хоть временно избавиться от работы.
Сознательно садились в изолятор и месяцами сидели там на 300 гр хлеба, получая горячую пищу через два дня в третий.
Частенько вспоминали тюрьмы Лефортовскую и бутырскую, вот мол теперь было бы лучше сидеть в тюрьме, чем сидеть на полуголодном пайке и день-деньской мерзнуть.
Верно, как бы тяжело не было переносить – голод и холод, но я никогда не мыслил быть отказником, за все 14 лет пребывания в лагере я ни одного дня не был отказником.
Надо по правде сказать, что у меня были такие моменты, что я настолько обессилевал, что не мог поднять топор для обрубки сучьев и тащить пилу при распиловки бревен.
В моем сознании всегда была мысль, что если здесь тяжело и непосильно, то каково же нашим: братьям, детям, отцам и товарищам переживать на фронте все те невзгоды и лишения, где ми на каждом шагу, каждую минуту грозила смерть…
Работая здесь, хотя и в неволе, в голоде и тебя считают отщепенцем своего социалистического общества, но все же мы являлись до некоторой степени помощниками нашим братьям по борьбе с немецким фашизмом…
Свободное копирование
