Дочь Егора Савельевича, Анюта, не выдержав такие повороты жизни,бросилась вниз головой в проруби Пятницкого пруда. Хозяйство Егора Савельевича отобрали, из дома выселили.
Подросток Анатолий вскоре также умер.
Сын Иван жил дольше. Скитался где приютят. Остался неженатым и без семьи. Документов никаких не имел. Естественно, паспортов в то время ни у кого не было. На работу нигде не принимали, он ютился кое-где и как попало, кормился подаянием во славу спасителя Иисуса Христа.
После возвращения из Колымы, видимо, в 1950 г., я встречался с Иваном Егоровичем. Он был не по годам, тих и дряхл. Хотя лет было небогато. Разговор был очень тихий, застенчивый. Напуганный разговор вёл всегда с вечной улыбкой, детской и наивной, как у Чарльза Хайдара. О других дочерях Егора Савельевича, особенно сказать не могу и не знаю. Буду жив, - летом 1987 года, постараюсь побыть в Пятницком, узнать, что возможно, и тогда, может быть, постараюсь написать.
Тётка моя по маме, Мария Константиновна, была замужем за Пятницким мужиком Тихоном. У них было три сына - Иван, Анатолий, Василий и две дочери. Дядя Тихон умер рано. Пришли всё те же 30-е годы. Твёрдые задания, конфискация. От тяжёлых и необоснованных притеснений рано умерла и Мария Константиновна. Сын их Иван и сын Анатолий - участники Великой Отечественной войны, Иван - инвалид I группы.
У будущей моей жены Валентины Иосифовны, отец такие был репрессирован в период коллективизации. Первый раз отбывал на строительстве канала "Волга-Москва". Отбыл срок. Был освобождён. Работал в колхозе. Но с ним пошутила та присказка, которая говорит, что кто попробовал в первый раз тюремной баланды, ему неминуемо придётся отведать её вторично. И он её отведал: вторично арестовали. Дали срок. Сослали. И уж никто не узнал и не узнает, где могилка его.
Тёще моей, Марфе Николаевне, пришлось также очень тяжело. Муж пропал без вести в дебрях исправительно-трудовых лагерей. На руках остались малолетние две дочери и сын. Сначала, работала в колхозе д. Большие Колмыки им. Крупской по наряду за "полочки", за которые давали очень скудно, хотя "полочек" было много. В ноябре 1941 года, фронт ВОВ докатился до Тулы и, отступая из-под Тулы, немцы сожгли часть жилых домов селения и семье пришлось уйти из деревни и поселиться недалеко от Угольной шахты, приобретя однокомнатную землянку.
В связи с начатой темой репрессий, не могу не упомянуть о семье племянницы тёщи Марфы Николаевны, Александровне, которая, будучи замужем за Никтаром, работая и будучи на хорошем счету был также репрессирована в 1937 году. Он был судим, отбывал срок. Впоследствии был реабилитирован, а где холмик его могилы, родные (жена Александра и сыновья), не установили.
И вот таких примеров, периода коллективизации и культа, десятилетия 1930-1940 годов, хоть отбавляй, да некуда.
Как я выше указал, арестовали меня 1 июля 1937 года. Следствие началось со 2 июля. Закончилось где-то около 20-го июля, и следователь объявил, что следствие - закончено, жди заседания Военного трибунала. Во время следствия находился один в камере отрядной гаупвахты. Издевательствам и избиениям не подвергался. Следователь же всякий раз своим казуистическим крючкотворством, стремился извратить мои показания.
К началу апреля меня нашли сведения из дома, что мой отец арестован за кражу колхозного сена и осуждён на три года. Отбывал он в Канске и, возвратясь из лагеря 14 января 1941 года, умер.
При начале следствия я сразу же доложил следователю, что мой отец осуждён, но это к моему делу не имеет никакого отношения. Впоследствии я видел в моём деле справку Морковщинского сельского совета об осуждении моего отца. Об осуждении отца следователь так и ни разу не напомнил.
22 июля 1937 года, состоялось заседание выездной сессии Военного трибунала пограничной охраны по Винницкой области.
Свободное копирование
