Вспоминаю...
Азрил Картофля — наш местечковый шут и весельчак, неотъемлемое лицо на всякой «симхе». Тучный, в полтора обхвата старик, выше среднего, в потертой шапке, в посеревшей капоте, перехваченной таким же посеревшим от ветхости жгутом, в больших мужицких сапогах со складками. В праздник — в черной капоте и в штиблетах на резинках. Голова, румяные щеки и подбородок покрыты седоватой паклей, а посреди этой заросли играют два озорных огонька и улыбаются плотные, мясистые губы.
Он любил много и хорошо покушать, даже когда в свадебной суматохе его забывали угостить, не прочь был выпить, но в меру. Никогда я не видел его пьяным, даже в Пурим и Симхас Тору, когда сам «закон» разрешает еврею напиться, даже когда он с бутылкой в руке талантливо исполнял знаменитый «плач о бутылке». «Бадхен» по профессии, он должен был сохранять способность остро подмечать и запоминать смешную или глупую ситуацию и отзываться на них внезапным каламбуром, остротой, экспромтом.
Больше всего Азрил любил веселиться, шутить и потешать, смеяться и вызывать смех. Веселье было его профессией, радовать и веселить других — его жизнью, смыслом и источником существования «на этом свете» и багажом, с которым он придет «на тот свет».
На свадьбах он играл роль «бадхена» — балагура, шута, увеселителя молодых и гостей. На других празднествах это был исполнитель непризнанного официальным еврейством народного творчества. Такие бадхены вырастали иногда до размеров Эльюкима Цунзера и Мехла из Збаража, сливаясь в народном воображении в легендарную фигуру Гершеле Острополера.
Помните двух бадхенов из свадебной феерии Госета «Фрейлехс»: реб Хаима и реб Бера, в которых Шнеур художественно воплотил подслушанные и найденные им песни и шутки, отображающие ум, красоту, оптимизм народа. Реб Хаим («жизнь») — в исполнении Зускина — гибкий, остроумный, философски мудрый, одухотворяет жизнь искусством песни, шутки, танца, вяжет и развязывает узлы, вечно живой и творческий. Его антипод — реб Бер в исполнении Козака — крепкий, неуклюжий Санчо Панса, простоватый остряк, весельчак, всем своим существом оправдывающий свое имя (Бер — медведь), понимающий толк в еде и питье, но не постигающий того, «что сокрыто в скрипке» («вос ин фиделе штект»). Такой же простой, веселый, земной, любитель грубоватой шутки был и наш бадхен Азрил.
Вот он стал впереди капеллы музыкантов, чем-то вроде распорядителя бала. Перед ним смущенные жених и невеста кушают «золотой бульон» после свадебной церемонии. Азрил с шутками-прибаутками провозглашает, кто какой «дроше-гешанк» (свадебные подарки) дарит молодой паре:
— Тетя Ента дарит невесте, чтоб она была здорова, три пары фаянсовых тарелок» («драй пур порцелаене телер» ).
Азрил провозглашает это речитативом, которым кантор в синагоге вызывает прихожанина к торжественному чтению Торы. При этом он спотыкается на слове «порцелай» и звук «п» произносит фыркая, как «пф», — и народ удовлетворенно хохочет.
— Дядя Фройка посылает на тройке с набожной миной плетеную корзину, а в ней перину и одеяло, чтобы согревали обоих вместе — и жениха, и невесту».
Смех, визг, рукоплескания.
— Бабица Хая-Двося дарит своей «золотой» внучке Сосе два подсвечника из чистого серебра!
Пауза, а после паузы Азрил для убедительности повторяет: «лайхт ер» (каламбур: лайхтер по-еврейски и «подсвечник», и «смеется», т.е. «ой, батюшки, смех!»).
Потом начинаются пересыпанные солью поздравления в адрес жениха, невесты, всех родственников со стороны жениха и со стороны невесты. Запомнилось остроумное пожелание жениху (вероятно, не его ума шутка) открыть в ближайшие дни «лавочку» и вложить в нее «малость», и с Божьей помощью дело принесет «прибыль»…
С чего он жил? Были свадьбы — была жизнь. Когда же свадеб не было, Азрил снискивал себе пропитание оригинальным способом. По пятницам он брал у Мендл-рыбака жирную щуку или карпа, «фиш на субботу», обходил с нею бедных хозяек, у которых не было денег на покупку субботней рыбы, и продавал им самодельные лотерейные билетики (три копейки билет) для участия в розыгрыше этой рыбины. Когда стоимость рыбы — плюс одному Азрилу известное накопление на основной капитал — была собрана, Азрил каким-то способом производил розыгрыш и вручал выигрыш счастливой хозяюшке. Перед большими праздниками Азрил таким же манером устраивал лотерею-гранд, разыгрывая пару куриц или гуся.
Страсть к игре была вообще в городе явлением распространенным. Не в карты, Боже упаси, а в лотереи, по которым можно было выиграть «200.000». Лотереи были почему-то иностранные: берлинская кайзера Вильгельма, Венская, Дрезденская. Существовала особая профессия коллектора — агента, распространявшего от имени банкирских контор выигрышные билеты; были такие билеты, квадратные и продолговатые, красные, или синие, или многоцветные. Папа платил по ним своему коллектору, рыжему ненавистному мошеннику в потрепаном котелке, с палочкой, которй он любил вращать в воздухе, полтинники и рубли. Выигрыша он так и не дождался, пока революция не смела в одну кучу и банкиров, и коллекторов, и их выигрышные билеты.
У Азрила было несомненное актерское дарование. Он умело преображался в богача, бедного родственника, набожного глупца, пьяницу. Но Азрил умел не только паясничать. Я помню, с каким талантом он пел-играл однажды народную песенку «Десять братьев» («Цен бридер»). Он начинал ее в мажорном веселом темпе:
Цен бридер зене мир гевейн
Геанделт обн мир мит вайн
(Нас было десять братьев,
Торговали мы вином)
Была большая семья, весело жили,
пусть всем на широкой улице будет весело!
Идл мит фидл,
Берл мит бас!
Шпил же мир а лидл
Ин митн гас!
(Идл со скрипкой,
Берл с басом!
Играйте же мне песенку
На широкой улице!)
На вот братья начинают помирать: остается 9, потом 8,7,6… Семья редеет; занятия худеют, заработок оскудевает: было вино, печенье, теперь отруби, сено. Ритм замедляется, растягивается, припев проникается грустью. Залихватское «Эх» давно сменилось жалобным «Ой, ин митн гас». Но судьба безжалостна. Братьев уже 4,3… И песня уже не песня, а плач:
Цвей бридер занен мир гевейн
Геанделт обн мир мит бейнер.
(Нас осталось двое братьев,
Мы торговали костью.)
Бредут два мусорщика с торбами, в торбах кости.
И эр мир авекгешторбн,
Бин их геблибн эйнер…
(И он у меня умер,
И я остался один…)
Развязался по дороге мешок. Рассыпались белые, желтые кости. Вдали — удаляющаяся спина с таким же мешком.
Голова Азрила опустилась на стол. Все застыли. Всхлип. Еще. Что? Он плачет?
Нет. Азрил не плачет Он вскакивает, выпрямляется. Бьет кулаком по столу, глаза снова горят азартом:
Киндер, вус швайгт ир?
Идн, вус шлуфт ир?
С'и шен цайт «Мойде» цы зугн.
Нит кайн «Мойде», нор гешлуфен —
Вус же лейбт ир аф дер велт?
Мит вус же вет ир кумн аф йенер велт?
(Ребята, что молчите?
Евреи, чего спите?
Время Боrу помолиться.
Вы не молитесь, только спите —
Так зачем живете на этом свете?
И с чем вы придете на тот свет?)
Мы придем, Азрил, как и ты, с песней, с музыкой, с радостными лицами, с большими желаниями, со смелыми дерзаниями.
***
Где ты, Азрил Картофля? Куда ты исчез, наш старый милый реб Бер, наш Санчо?
Свободное копирование
