В июле Центральный комитет комсомола Эстонии выступил с инициативой формировании молодёжного отряда по оказанию помощи в уборке урожая на целине - в Кустанайской области Казахстана. Целина, очередной бзик Хрущёва, находилась в те годы в центре внимания. Все райкомы Таллина стали отбирать добровольцев в подведомственных им первичных организациях. Обратились с призывом о наборе добровольцев и в ТМУ.
Поехать на целину могли только мы, курсанты-первокурсники судомеханической специальности за счёт частичного сокращения практики в учебных мастерских и отказа от отпуска. Водители-первокурсники и второкурсники обеих специальностей находились на плавательской практике, а третьекурсники готовились к сдаче госэкзаменов в августе. Всего "целинников" набралось человек двадцать - двадцать пять, в том числе и наша шлюпочная команда. Среди них были и "энтузиазисты", как говорит мамина сестра тётя Ира, и сугубые прагматики - за работу обещали неплохо заплатить. Из "шлюпочников", как нас называли в училище, не захотели ехать только Коля Горбатенко и я. У нас были свои планы на отпуск.
Почему-то ребята из нашей команды решили, что именно мне необходимо ехать с ними и начали меня обрабатывать в этом направлении. Особенно усердствовал Славка Дмитриев. Больше недели я сопротивлялся, но, наконец, поддался уговорам, что было воспринято с энтузиазмом как теми, кто ехал, так, почему-то, и теми, кто целине предпочёл отпуск. Коля Горбатенко оказался более стойким, чем я. Забегая вперёд, скажу, что поездка на целину оказала влияние на мою дальнейшую судьбу после окончания училища.
Много о целине писать не буду, в программу обучения в ТМУ поездки на уборку урожая в казахские степи не входили, это было общественно-политическое мероприятие на добровольных началах.
В конце июля на запасных путях Таллиннского вокзала стоял состав из двадцати - тридцати товарных вагонов-теплушек.
Один из них был отведён для нас. В теплушке по обеим сторонам от центральных дверей были оборудованы двухъярусные нары. Это были наши спальные места. В середине вагона стояла металлическая печка-буржуйка, так как ехали мы летом, использовать ее по прямому назначению - для отопления вагона необходимости не было, но чайник на ней мы кипятили. Не помню, как был решён вопрос с питанием.
Кажется, был вагон-кухня, в котором на стоянках мы получали на весь вагон обеды и ужины, чай на завтрак готовили сами. Кроме того, в училище мы, как сухой паек, получили сгущёнку и тушёнку. Тушёнку мы мазали на хлеб, получались шикарные бутерброды, а в банке со сгущёнкой пробивали две дырки и, лёжа на нарах, с удовольствием лакомились сладким тягучим молоком.
Ехали мы северным путём: через Новгород, Ярославль, Киров, Молотов, Свердловск, потом поехали на Курган и далее до станции Тобол, конечного пункта нашего назначения, куда мы благополучно и прибыли через пятеро суток.
Уже перед самым Тоболом, на какой-то небольшой станции неожиданно наш состав догнал один парень, который отстал от него ещё в Эстонии на станции Тапа, в двух часах езды от Таллина. Он, без документов и денег, с купленными только что двумя бутылками водки не вернулся в Таллин, а стал догонять нас на попутных составах. И догнал более чем через четверо суток. Все дивились его упорству и бесшабашности.
В больших городах эшелон стоял по несколько часов. Мы, переодевшись из робы в выходную форму, успевали даже смотаться на танцы, где женская половина присутствующих встречала нас с энтузиазмом, чего не скажешь о ребятах, но до драк не доходило, страсти не успевали накалиться - мы довольно быстро уходили к поезду.
Помню, в Кирове у Дворца культуры, куда мы пришли на танцы, нас поразила стенная газета "Комсомольский прожектор", вывешенная у входа. Там, как на позорном лобном месте были вывешены фотографии местных "стиляг": ребят в брюках-дудочках и пиджаках с широченными плечами, девушек в коротких юбках.
Была там и фотография девушки в брюках. Кировчанами это, видимо, воспринималось как попрание всех моральных устоев, нам же, привыкшим к тому, что в Таллине, как минимум, каждая пятая женщина ходит в брюках, такое отношение к ним (тандему женщина-брюки) показалось чем-то на грани идиотизма. Напомню, что в то время про джинсы в СССР слыхивали немногие, а видели их только единицы. В Кирове они явно ещё не водились.
В Свердловске наш состав на дальних путях разыскал папа, я заранее сообщил ему о предположительном времени нашего прибытия. Узнав, что еду я на целину добровольно, вместо отпуска, папа упрекнул меня. Он надеялся, что отпуск я проведу у них. Мы с ним пообщались несколько часов, потом состав двинулся дальше.
Наконец мы прибыли в конечный пункт назначения - на станцию Тобол. Вокруг были бескрайние казахстанские степи. Глазу не на чем было остановиться: ни куста, ни деревца на десятки километров. Из Тобола нас, человек семьдесят, на грузовиках отвезли в колхоз, который был расположен километрах в сорока от станции.
Возглавлял наш отряд секретарь райкома комсомола Центрального района Таллина Куно Тамре. Колхоз, куда мы попали, оказался интернациональным. Были в нем русские, украинцы, белорусы, казахи, немцы из Поволжья, чеченцы и даже несколько цыганских семей. Насколько я помню, вражды на национальной почве не наблюдалось. Председатель был русский.
Колоритной фигурой был один из бригадиров - чеченец Ахмат. Среднего роста, широкоплечий, в темных галифе и сапогах, в светлой рубашке навыпуск со стоячим воротничком, туго перепоясанной узким ремешком, в коричневой каракулевой папахе, он с сумасшедшей скоростью носился на мотоцикле ИЖ по степным дорогам, только пыль столбом стояла.
Был он немногословен, говорил кратко и властно. Местные рассказывали про него множество историй.
Я помню одну. В бригаде у Ахмата был мужик, который никогда не имел своих сигарет, вечно стрелял у кого-нибудь, в том числе и у Ахмата. Как-то, когда он в очередной раз попросил у Ахмата покурить, тот достал пачку и дал ему сигарету. Когда мужик ее выкурил, Ахмат дал ему ещё одну, тот с удовольствием выкурил и ее. Ахмат достал третью, но мужик отказался: - Больше не хочу. Ахмат вынул нож: - Кури.
За третьей сигаретой последовала четвертая, пятая. Нож Ахмат не убирал. Пришлось несчастному мужику выкурить всю пачку. После этого он пару дней не выходил на работу, бросил курить, а при виде Ахмата он бледнел, у него начинались не только позывы к рвоте, но, как говорили, и расстройство желудка.
В колхозе нас разместили в здании школы, постелив в классах матрасы прямо на полу. Первое время стояла жара, вечерами многие из нас вытаскивали матрасы из раскалённой школы и ночевали прямо на улице.
Народ в колхозе засыпал рано, часов в десять вечера в будние дни гасли последние огни. Темень опускалась на село такая, что не видно было вытянутой руки. Лежишь на своём матрасике, над тобой чёрное бездонное небо, усеянное тысячами ярких звёзд. И между лопатками пробегает холодок от ощущения огромности мироздания и ничтожности твоих проблем, да и самого твоего существования перед открывающемся взору беспредельным и равнодушным космосом.
Эти звезды мерцали над землёй миллионы лет тому назад, так же они будут мерцать и через миллионы, и через миллиарды лет. И что из миллиардов оборотов нашей планеты вокруг маленькой звёздочки Солнца шестьдесят - восемьдесят, срок человеческой жизни - миг. В него умещаются и наше рождение, и наши переживания, успехи и неудачи, наш уход.
Незаметно под эти невесёлые мысли засыпаешь. А утром будит солнце, бьющее прямо в глаза. Над головой - голубой купол неба, кругом суетится народ, все вчерашние переживания о бренности человеческого существования забываются, и ты думаешь о том, что ждёт тебя сегодня впереди.
О наших трудовых подвигах при уборке урожая на целине, писать не буду. Тем более, что и не припоминаю их.
Работали мы и на току, и на строительстве, что-то порой разгружали, что-то, наоборот, загружали. Не могу сказать, что перерабатывали, но и без дела не сидели.
Свободное копирование
