После багрового заката солнца, предвещавшего свежую погоду на другой день, суда спустили флаг, открыли отличительные огни, на этот раз неполные, только внутренние, обращенные друг к другу. Как и в предыдущие дни в палубах царила тьма: кое-где тускло светили пиронафтовые фонари, пущенные в полсвета, или густо закрашенные в синий цвет электрические лампочки. Время от времени проходили с потайными ручными фонариками офицеры. Какая-то необычайная торжественная тишина спустилась и овладела всем крейсером. Все замерло.
В восемь часов как всегда раздался глухой рокот барабанов, бивших сбор на молитву, раскатился дробью, отдался эхом в нижних палубах и замер вдали. Среди мертвой тишины отчетливо послышались слова молитвы, произносимой священником. Я вышел на верхнюю палубу. И здесь царило такое же торжественное и вместе с тем грозное молчание. У заряженных орудий прилегли комендоры. Сигнальщики напряженно вглядывались в ночную тьму. Глухо стучали удары винта. Эскадра бесшумно рассекала воды, стремясь вперед к своему неизвестному будущему, уже заранее предопределенному роком.
В телеграфной рубке все время продолжал стучать аппарат, и на длинной бумажной ленте выползали один за другим загадочные знаки японских шифрованных телеграмм. Теперь звучало одно: "ре-ре-ре-ре". Очевидно, вызывали какое-то судно. Я тоже пристально вглядывался в эту черную бархатную пелену, окутывавшую крейсер. Различить что-либо было невозможно. Даже наших миноносцев, идущих справа на траверзе "Авроры", и тех не было видно. Слева по временам, казалось, мелькали искорки, точно вылетавшие из труб - это фосфоресцировала вода. Среди этой тьмы, благоприятной для нас, а еще более - для неприятельских миноносцев, досадными елками горели госпитальные суда "Орел" и "Кострома", идущие сзади чуть-чуть поодаль, расцветившиеся полными огнями, со своим знаком Красного Креста на гафеле, с освещенным спардеком, словом, совсем плавучие дворцы.
Вахтенный начальник, наконец, не выдержал и, когда "Кострома" уж больно насела сзади, стал семафорить ей потайным фонарем Ратьера, прося отойти подальше. Часов около десяти на горизонте по левому траверзу сверкнул короткой вспышкой луч неприятельского прожектора. За ним последовало еще несколько вспышек все более и более слабых. Неприятель точно отходил влево. Беспроволочный телеграф до 12 часов усиленно, почти беспрерывно, работал, затем смолк. Не раздеваясь, лег я на свою жесткую койку, попробовал, было, мысленно подвести кое-какие итоги, перебрать в памяти наиболее дорогие воспоминания, представить дорогие лица, но усталость взяла свое, и почти тотчас же я погрузился в глубокий сон без всяких грез и кошмаров...
Цусима