Кретин и дурак я. И не мне руководить хирургией в госпитале. "Плохо, Николай Михайлович, очень плохо". Так сказал Бочаров, больше ничего не прибавил. Только что пришел со вскрытия, лежу на кровати, перебираю всё в памяти. Где я ошибся? Почему? Первое - раненый долго ждал перевязки. Не было должной сортировки. Успокоились, что все раненые примерно одинаковые...
Красноармеец Георгиев, 24 года. Ранен четыре дня назад - в наступлении. В наступлении! И все ему сделали правильно сначала - до нас. В сортировке с шести утра, температура - 38,2°. На перевязку попал только в два часа дня. Значит, не расспросили, он пожаловался бы. На стол положили сильного парня, с отросшей черной бородкой на бледных щеках. Когда развязывали, кричал от боли. Вид у раны был безобидный... Точно помню. Но голень отечна. Повязка, шина, в палату. Ничего не заметили. Значит, не сумел заметить! Или плохо смотрел? Перевязки продолжались. Очередь в сортировке была большая, и мы спешили. Нельзя, значит, спешить. Нет... спешить нужно, но сортировать... А, все это - пустые разговоры. Нет опыта...
Дальше была ошибка. Палатная сестра пришла часа через три и попросила Лизу зайти посмотреть: "Георгиев беспокоен, срывает повязку, кричит!" Я услышал, сказал: "Сделать ему морфий. Он просто невропат..." Именно я виноват, потому что иначе докторша сходила бы, может, что-нибудь и нашла бы... Это было в шестом часу. В восемь сестра снова пришла - не помог укол. "Кричит, что повязка давит! Постоянно воду пьет, мечется..."
Взяли в перевязочную. Прошло шесть часов после первого осмотра, но как все изменилось! Никогда не думал, что так быстро может развиваться процесс... Не видел никогда. Мышцы выпирают из кожи, как гриб. Кожа натянута, блестит, голень тугая, будто надута... Лицо побледнело еще больше, совершенно измученное, возбужденное. Пульс — 120. Но главного признака газовой — крепитации, «хруста снега» — нет. Хорошо, хватило ума заподозрить газовую... Решил оперировать. Но опять не смог оценить, что нужно уже ампутировать, а не возиться с разрезами... Что поздно уже сохранять ногу, поздно!
Операцией доволен. И сейчас скажу, после вскрытия — хорошо, радикально. Только поздно.
В одиннадцать вечера я посмотрел и, наверное, опять ошибся. Он спал еще после операции. Отек не увеличился. Пульс — те же 120. Решил, что дело пойдет на улучшение. В час ночи ушел домой. Наказал дежурным — смотреть. Они не усмотрели. Нет, не виню их. Если я сам не понял, что они? Не сумели определить ухудшение... или его невозможно было определить? Наркоз и разрезы погасили боли. В шесть утра, когда меня вызвали, было уже явно поздно. Умирающий человек, без пульса, нос заострился, синие круги под глазами. Сознания нет. В восемь умер...
Утром пришел Аркадий Алексеевич, я ему рассказал все по порядку. Тогда он и сказал: «Плохо...»
При вскрытии — отек на ноге, очень немного пузырьков газа около самой кости. Омертвления мышц — гангрены — не оказалось.
Как сопоставить «цену» конечности и жизни? Рано ампутируешь — калека, запоздаешь — покойник...
Два года после института я работал за спиной шефа. Это не было хирургией. Хирургия — это ответственность.
