Но возвращаюсь к нашей жизни в Тбилиси. Дом наш был одноэтажный, но с высоким цоколем, так что окна были относительно высоко от земли. Стены были оштукатурены и выкрашены когда-то в жёлтый цвет. В нем было шесть или восемь комнат, видимо, до революции он принадлежал какому-то торговцу средней руки. Теперь в нем жило четыре или пять семей, все мужчины работали на строительстве Руставского комбината. Наша семья занимала две комнаты.
В доме, кроме нас с Додкой жило несколько ребят, большинство, наши сверстники. Старше нас был один - Том Воронин, отец его был офицером НКВД, работал в управлении лагерями. Руставский металлургический комбинат, как и другие крупные стройки советского периода, строился руками заключённых. Насколько я помню мы, ребята, жили своей компанией, особенно не общаясь с мальчишками из других дворов, но не помню и стычек с ними. Видимо, все было довольно мирно, раз не отложилось в памяти.
При доме был двор, выходивший в переулок, но совсем небольшой. Росло в нем всего одно дерево - инжирное. Поэтому местом наших игр были, в основном, примыкающие к дому часть переулка и Сухумской улицы. На Воронцовскую улицу нам ходить не разрешалось, но кто следил за нами. Бабушка Варя гуляла, в основном, с Людой и Светой и ей было не до нас.
К нам прибилась и жила у нас на правах общей собственности большая собака, может быть, это была кавказская овчарка или помесь кавказской овчарки. Несмотря на грозный вид, была она добродушным псом. Она принимала участие во всех наших играх и, по-моему, считала себя таким же полноправным членом нашего коллектива, как и любой из нас. Звали её, вернее, его, Джек. Как-то мы всей компанией играли во что-то на тротуаре на улице под открытыми окнами наших комнат, собака была с нами. По улице шли две девушки, увидев собаку, они остановились и спросили нас: "Ребята, а ваша собака нас не тронет?" Я придержал Джека за шиворот и сказал: "Идите, не бойтесь, я её держу". Они подошли к нам и, стоя под нашими окнами, стали о чем-то нас расспрашивать. В это время из распахнутого окна послышался громкий мамин голос. Она распекала за что-то то ли Додку, то ли Люду. Одна из девушек негромко что-то сказала другой, они рассмеялись и пошли дальше. Мне показалось, что они смеялись над мамой. Видимо, из-за этого смеха мне и запомнился тот эпизод. Потом, несколько лет спустя, я вспомнил этот случай.
В Тбилиси все отличалось от того, к чему мы привыкли за последние годы. Рано утром нас будили крики: "Малако, малако, мацони". Это молочники предлагали свой товар. Каждый из них вёл на поводу ишачка, у которого через спину были перекинуты сумы с бидонами. Хозяйки выходили и покупали мацони - род простокваши, молоко: более жидкое - коровье, более жирное - буйволиное. Позже появлялись зеленщики, которые тоже во весь голос предлагали кинзу, петрушку, тархун, базилик, укроп и кучу всякой другой зелени, совершенно неизвестной нам, но без которой грузины не представляют своего обеденного стола, лобио - вид фасоли. Ещё толпы всяких торговцев ходили по улицам, громко предлагая свой товар: лаваш, мороженое, овощи, фрукты. Называли этих торговцев спекулянтами, было их множество. Популярный в то время лозунг: "Смерть немецким оккупантам" в мальчишеской среде звучал так: "Смерть немецким оккупантам и тбилисским спекулянтам".
Но основные покупки делались на базаре. Самый большой базар был в старом тбилисском районе Субартало. Помню, когда трамвай подъезжал к нему, кондуктор объявлял: "Субартало, выйдешь в штанах - вернёшься без штанов". Базар - это был совершенно особый мир. Сотни продавцов, тысячи покупателей. Всё это множество людей приценивалось к товарам, торговалось, ругалось, просто разговаривало. В воздухе стоял сплошной гул. На прилавках горы фруктов, овощей, мясо, рыба, молоко, сыры. Вино в бутылках, вино на разлив из бурдюков. С рук продают трофейные часы, авторучки, зажигалки, папиросы, табак, махорку, патефоны, презервативы, стрептоцид - красный и белый. Красным дамы красят волосы в красно-рыжий цвет. Кроме того, если принимаешь его, как лекарство, моча становится пугающе-алого цвета. Продают одежду, обувь, посуду. А что полушёпотом предлагают купить смуглые красавцы-брюнеты, тут просто нет ограничений. Думаю, если б кто-то сказал, что ему нужен истребитель, и это бы их не смутило, был бы покупатель солидный. Ему бы ответили: "Генацвале, приходи завтра в это время, что-нибудь найдём". И действительно, нашли бы.
Раненные из госпиталей, их в Тбилиси много, в пижамах, большинство на костылях. Раненых интересуют, в основном, махорка, папиросы и вино. И сотни карманников, мошенников, шулеров. То и дело, в толпе раздаются крики: "Украли, держи вора". Толпа бурлит, волнуется. Это только на руку карманникам. Милиции тогда в Тбилиси не было. Порядок обеспечивали армейские патрули. Это были молодые грузины, вооружённые десятизарядными винтовками системы Дегтярёва. Ходили они тройками, активно вмешиваясь во все инциденты с единственной целью: выманить с обеих конфликтующих сторон деньги. В народе называли их "кусочниками". Раненные их ненавидели, между ними и кусочниками вспыхивали временами жестокие драки. Рассказывали, что бывали случаи, когда раненные сбрасывали кусочников в Куру с Воронцовского моста. Особенно враждовали кусочники с раненными моряками из Центрального госпиталя Черноморского флота, который временно размещался тогда в Тбилиси. Матросы спуску кусочникам не давали.
Я представляю историю появления кусочников в Тбилиси так. Летом 1942 года немцы вели успешное наступление на Кавказ. Они захватили даже Главный Кавказский хребет и их егеря подняли немецкий флаг над Эльбрусом. Первой целью их наступления был Баку, основной район добычи нефти в СССР. Второй целью, главной, выход к границе с Турцией. Тогда бы весь наш Кавказский фронт и Черноморский флот были бы обречены на уничтожение или плен, а Турция, в этом случае, могла вступить в войну на стороне оси Берлин - Рим - Токио, что осложнило бы положение союзников.
Тогда-то, видимо, в Тбилиси было объявлено военное положение и обеспечение порядка в городе было возложено на комендантский полк или бригаду. Так как это была все же тыловая часть, в неё за деньги пристраивали своих сынков те, кто был побогаче. Патрулировать улицы в Тбилиси было безопаснее, чем воевать с немцами. Этим и объясняется ненависть раненных к кусочникам, молодым парням, укрывающимся в тылу. Да и в народе их не любили. Какие только истории о трусости и подлости кусочников не ходили среди мальчишек.
Не знаю, насколько верна моя реконструкция, но помню, как радовались люди, когда осенью 1944 года по проспекту Руставели строем прошли колонны милиционеров, которых из России прислали на смену кусочникам. Случайно мы с папой и мамой оказались в это время в центре города, и я видел, как приветствовал милиционеров народ.
Более тёплую встречу милиционеров я видел только 20 августа 1991 года у стен Белого дома в Москве, во время путча, когда на помощь защитникам прибыла школа милиции из Рязани. Я думаю, на всю жизнь запомнили курсанты, как они с автоматами в руках шли сквозь ликующую толпу, которая устроили им овацию. Женщины и девушки целовали их, мужчины стремились похлопать оп плечу. Это был, к сожалению, редкий случай, когда наш народ гордился своей милицией.
В 1944 году милиционеров женщины целовать не рвались, но встречали их все очень тепло, потому что, кусочники, как теперь говорят, достали всех.
На базаре однажды и с нами произошло небольшое приключение. Мы поехали туда с бабушкой Варей. Как всегда, было там многолюдно и шумно. Будучи уже знакомой с нравами тбилисского базара, бабушка завернула деньги в зелёный носовой платок и спрятала его куда-то очень далеко. Мы долго ходили по рядам, подыскивая то, что нам было нужно, по наиболее низкой цене. Наконец, и цена, и качество бабушку удовлетворили. Она достала свой заветный платочек и вдруг от толчка опрокинулась на прилавок, а платок, описав зелёную дугу, исчез в толпе. Выпрямившись, бабушка какое-то время с недоумением смотрела на свою пустую руку, а потом произнесла решительным тоном: - Аля, (так она меня называла) идём, я заметила, куда он побежал.
Мы быстро пошли, пробираясь через толпу и вскоре действительно нагнали грузинского парня лет пятнадцати-шестнадцати, который шёл, уже не спеша, и на ходу разворачивал бабушкин платок, с интересом в него заглядывая. Бабушка коршуном налетела на него и с криком: "Отдай, это мой платок!", вырвала его из рук парня. Тот так растерялся, что бросился наутёк, а мы вернулись к продавцу, который с удивлением посмотрел на платок в бабушкиных руках. Мы купили все, что было нужно, и отправились домой. Дома бабушка протянула маме авоську с продуктами и с гордым видом сказала по-русски (обычно она разговаривала с мамой по-французски): - Оля, всего этого у нас могло не быть.
И она очень подробно рассказала маме все, что произошло с нами. Потом все это с ещё более гордым видом было рассказано вернувшейся откуда-то бабушке Лиде (отношения между бабушками всегда были натянутыми), а вечером обо всем был проинформирован папа. Бабушка Варя на какое-то время стала героем дня.
Где-то в это время произошло и первое моё знакомство с закавказской фауной, вернее, с отдельным ее представителем, причём, не самым лучшим. Мы играли во дворе, я случайно сдвинул небольшой камень и увидел под ним маленького жёлтого рака. Как обращаться с раками, я знал ещё с Куйбышева. Я аккуратно взял его за панцирь и закричал ребятам: "Смотрите, я кого поймал". Кто-то из ребят, лучше меня знакомый с местными представителями членистоногих, крикнул: - Бросай его скорее, это скорпион. Я недоумевал: "Какой скорпион, это же рак". - Бросай скорее, пока не ужалил.
Это на меня подействовало, и я бросил на землю непонятного рака, ребята тут же раздавили его. После этого мне объяснили, кто такие скорпионы, как они жалят и что после этого бывает. Я взял его, как берут раков, за панцирь, чтобы он не мог достать меня клешнями. Скорпион же бьёт хвостом, на конце которого расположен шип, через него попадает в рану яд. Причём, если у рака хвост сгибается вниз, то у скорпиона - вверх. Так что у меня был вполне реальный шанс ознакомиться со скорпионом не только визуально и на ощупь, но и испытать воздействие на детский организм его яда. Укус скорпиона очень болезненный и долго не заживает. Весной укус в голову может быть даже смертельным. Конечно, укус в руку смертью мне не грозил, но и радости особой не доставил бы. Почему тот скорпион не ужалил меня, непонятно, скорее всего, его смутила бесцеремонность, с которой я с ним обошёлся. Он, видимо, привык к более почтительному отношению. Размышления на тему: "Бить или не бить" стоили ему жизни. Хотя, его раздавили бы в любом случае. Но тогда бы он, можно сказать, погиб бы в бою.
Недалеко от нашего дома была церковь, мама с бабушкой Варей иногда ходили туда, бабушка Лида, ходила реже, папа совсем не ходил. Вообще-то, папа родился в 1905 году, три или четыре года проучился в кадетском корпусе, где Закон Божий был обязательным предметом, но насколько я его помню, верующим он не был. Хотя и воинствующим атеистом тоже. Мама позже рассказывала, что когда у него бывали какие-то проблемы на работе, он иногда говорил: - Олюшка (он произносил мамино имя с ударением на букву "ю"), сходи в церковь, поставь свечку. Иногда дома, когда он что-то говорил, что вызывало у мамы сомнение, он, в знак того, что это правда, крестился и произносил: -Вот тебе крест и святая икона.
Видимо, это осталось у него с кадетских времён. Нас, детей, мама с бабушкой с собой в церковь обычно не брали. Но помню, как-то я пошёл с бабушкой Варей. В церкви мне не понравилось, было очень много народа, голова моя находилась чуть выше женских задов, которыми я был стиснут со всех сторон. Было жарко и душно, а потом ещё и резко запахло ладаном, что мне совсем не понравилось, о чем я и поведал бабушке, и сказал, что подожду её на улице. Потом, когда, бывало, мы с бабушкой ссорились, она ехидно напоминала мне, кто боится запаха ладана.
